— Не останавливайтесь! — кричит Иуда, и сотни повстанцев бросаются догонять поезд. — Давайте же!
Небо и земля не такие, какими должны быть. Раздается такой звук, будто где-то далеко, близ солнца, ударили в гонг.
Геоэмпатка стоит у глубокой трещины в напластованиях дымного камня. Она перемазана грязью, ее глаза еще хранят память о полуживотном состоянии, но она глядит на Иуду и, упреждая его вопрос, кивает и показывает на землю.
— Вот здесь, — говорит она. — Мне так кажется.
Поезд выплевывает дым и нетерпеливо шипит.
— Сюда, сюда, скорее, — кричит Анн-Гари из кабины.
Вирмы несутся над утесами туда, где на краю обрыва остались последние повстанцы. Бегут переделанные. Какие они маленькие — неужели никто этого не видит? Иуда смотрит на запад, в небо. Неужели никто не видит это небо? Эту землю?
Перед ним открывается панорама, похожая и непохожая на все, что они видели до сих пор.
«Что же это?» В нескольких милях к западу, для здешних расстояний — просто чепуха. «Боги, мы же в Срединных Землях, нас нет на карте, нас нигде нет». Каменистая почва точно подергивается рябью, течет, как жидкий воск, все плывет перед глазами Иуды, но он продолжает смотреть. Земля куда-то ныряет. Равнину испещряют деревья, но они движутся: может, это не деревья? Они моргают или ему кажется? Они то вспыхивают темным пламенем, то гаснут, а может, все дело в его глазах, но нет, это с деревьями что-то не так — или они не деревья вовсе? За деревьями гора, но она вся словно покрыта рябью: что, если это мираж или курган и он куда ближе, чем кажется; а вдруг это соринка в глазу Иуды? Все не такое, каким должно быть.
Летают твари, похожие на птиц, но не птицы, летают во множестве совсем мелкие птицы: кажется, что встала пелена дождя. Совет собирает своих раненых, а Иуда тем временем засмотрелся на небо. Оно ворочается, как ребенок.
Обессиленные, истекающие кровью бойцы карабкаются, садясь в поезд.
— Давайте, — кричит Узман.
Он стоит на гребне скалы и смотрит вниз, на каменные расселины, на повстанцев, силящихся добраться домой.
— Быстрее, быстрее, — повторяет Узман.
Еще несколько человек пробираются к поезду, но по голосу Узмана Иуда понимает, что всем не успеть, милиция перегруппировывается. Уже слишком поздно. Узман смотрит на подрывников, на геоэмпатку. Строители продолжают работать, вечный поезд ползет вперед, медленно, но верно он покидает дымные горы.
— Это лишь окраина какотопического пятна, — говорит Иуда, глядя вверх. — Мы на самом его краю.
Но он чувствует землю; он ощущает ее энергию так, как не должен ощущать. Он видит, что Узман в отчаянии.
Повстанцы так надеются спасти всех своих товарищей, что медлят с подрывом трещины до тех пор, пока первые ряды милиции не вступают в схватку с переделанными. Наконец с небольшой запинкой звучат один за другим три взрыва, и мощный шквал дымного камня вырывается из пор земли, превращается в туман, который быстро закупоривает весь прорытый землекопами тоннель, а затем понемногу затвердевает и распространяется уже медленнее.
Узман плачет от жалости, видя, как волны тумана окутывают замешкавшихся переделанных. Он наблюдает, как расползается газовая скала.
Всем своим нутром Иуда ощущает приход чего-то нового. Рукотворный неживой объект, гигантский человекоподобный вихрь приближается к нему: это Анн-Гари освободила из ловушки Иудина голема. Внутренне съежившись, Иуда собирается с духом и восстанавливает контроль над своим творением: он поднимает руки, будто хочет взять голема за руки, и вместе они бегут к растекающейся массе дымного камня. Голем входит прямо в нее, протягивает руки, разгоняет клубы дыма, безуспешно пытаясь расчистить проход.
Иуда держится ярдах в двадцати от медленно ползущего тумана, который удушает, затвердевая. Из глубины каменеющей массы доносятся сдавленные крики. Вдруг облако возмущенно вспучивается в одном месте, Иуда видит внутри него движение: это не ветер и не случайное колебание. Протянутые в мольбе руки разрывают туман, из ниоткуда появляется человек, весь облепленный серыми клочьями, которые тут же превращаются в силиконовый панцирь, человек падает на землю, за ним другой, которого рвет туманом, а вот и третий — израненный частицами тумана, он прорывается, изнемогая, через облако, как через крутое тесто.
Иуда приближается к ним. Первый человек, вырвавшийся наружу, оказывается милиционером — его форма видна сквозь прорехи в каменном эпидермисе, — но невозможно злиться или ненавидеть его, видя, как он дрожит, как пытается дышать через рот, забитый минеральной пастой. Второй — член Совета. Его уже не спасти. Товарищи пытаются разбить булыжник, закрывший ему все лицо, но когда это им удается, их друг уже мертв — они проломили ему череп.
— Надо ехать, — кричит сверху Узман. Он страшно подавлен, но старается держаться.
Там, где прошел поезд, камень кипит. Рельсы теряются в тумане, их уже не достать, они останутся там навеки — или, по крайней мере, до нового разжижения камня. Иуда Уничтожает своего голема, и потоки воздуха вокруг него изменяют направление.
Что-то движется. Иуда вздрагивает, видя, как из новых напластований камня высовывается по локоть человеческая рука и, словно ползучее растение, продолжает искать опору, хотя нервы внутри тела несчастного уже начинают умирать.
Аэронавты, разгромив отдельные секции поезда своими бомбами, все же находятся в растерянности, ведь их товарищи-пехотинцы внезапно оказываются замурованными в толще дымного камня. Осмелевшие повстанцы открывают по летунам огонь. Чей-то выстрел удачен: падает пробитый шар, из которого вытекает газ.
Наспех перестроившись, аэронавты стайкой шершней летят прочь над невысокими свежевыросшими холмами. Узман выкрикивает команду, и повстанцы торопятся разоружить упавших аэронавтов, а также подобрать ткань, из которой изготовлены дирижабли.
— Надо нам научиться не брезговать и падалью, — говорит Узман и смотрит в небо. — Это не последний раз, — произносит он раньше, чем Иуда успевает почувствовать облегчение.
Но облегчение все же приходит в тот день, когда они вступают в неисследованные земли. Облегчение, смешанное с пронзительной грустью: Совет скорбит по многочисленным павшим.
— Они не все попали в ловушку, — говорит Узман; Иуда даже морщится от того, насколько хочется Узману верить в чудесное спасение. — Некоторые не успели спуститься.
То есть остались там, откуда наступала милиция. Слабое утешение. Иуда пытается представить, что чувствовали люди, милиционеры и члены Совета, наблюдая, как огромное грозовое облако превращается в камень и пожирает их товарищей.
Оказавшись в незнакомых местах, повстанцы присматриваются к тому, что вокруг. Они вздрагивают, замечая при свете факелов подвижки ландшафта. Вдалеке они видят другие огни, движущиеся совершенно противоестественно, и слышат крики незнакомцев — или свои собственные, вырвавшиеся несколько часов тому назад, чтобы вернуться неузнаваемым эхом.
