Билли дважды отказывали в помощи, стоило ему заикнуться о небольшой сумме, которую он мог предложить. «Ангелы памяти? — переспросила одна старуха. — Чего это ради? Сейчас? Когда они повсюду расхаживают?» Билли проигрывал в уме мысли об ограблении банка, но внезапно возникла совсем иная идея. Он вернулся туда, где видел ключ, впечатанный в щебень с гудроном, и когда в дорожном движении образовалась пауза, выковырял его из мостовой. Выпрямившись, Билли слегка покачался, наконец пришел в равновесие и затем наскоро поел в подвальном ресторанчике. Там он обследовал измазанный дегтем ключ: пустячная вещица, отягощенная смыслом. Размышления в этом ключе помогли ему воспользоваться преимуществами места. На пути к туалетам, в стенной нише, Билли увидел электрическую лампочку, покоившуюся на сковороде. Она была настолько яйцевидной, настолько визуально-каламбурной, что у него захватило дух. Пришлось взять лампочку, уступая потребности в краже, одновременно и бессмысленной, и могучей.
Явившись по следующему адресу в списке устроителей контактов, в бар на Хаммерсмит-стрит, Билли сказал встретившему его молодому человеку:
— Я могу заплатить. Передайте эту штуковину в нужные руки, он откроет дорогу. — Билли протянул ключ, потом лампу. — И вот еще: я не знаю, что именно здесь вызревает, но кое-кто мог бы это высидеть.
Глава 50
— Варди совсем спятил, — заметила Коллингсвуд.
Их многоученый шахтер-визионер появлялся в офисе и исчезал из него согласно какому-то неистовому графику, носился туда-сюда с папкой — всегда разной, — полной имен, телефонов и адресов.
— Да ладно, — сказал Бэрон. — Знаете ведь, как это бывает. Придется предоставить голову Варди в полное его распоряжение.
Он помедлил. Коллеги профессора очень давно, а может и никогда, не видели у него такого рвения. Приходя на работу, они обнаруживали невразумительные записки, где говорилось о беседах, проведенных им самолично — либо с подозреваемыми, либо с теми, кого в ПСФС не могли с уверенностью идентифицировать. Его поведение изменилось, как и у всех, из-за надвигающейся катастрофы, этого запоздалого разбойничьего миллениума.
— Где он сейчас? — с жалобной ноткой в голосе спросил Бэрон.
Коллингсвуд пожала плечами и, прищурившись, глянула на него. Она сидела, задрав ноги, и играла в видеоигру. Ее шумливый персонаж уклонялся от издававших электронное рычание зверюг, пытавшихся его сожрать. В сущности, Коллингсвуд, поглощенная разговором, не управляла им, заколдовав джойстик так, чтобы персонаж сам проходил текущий уровень.
— Без понятия, — ответила она. — Насколько я смогла расшифровать его долбаные каракули, он хочет разыскать стукача из старой команды Гризамента — то ли некрика, то ли пирика, хрен его знает. Как вы думаете, он хоть чуточку представляет, что ищет?
— Нет. Но уж он найдет, готов поспорить. Насколько я знаю, в городе появились фермеры-оружейники.
— Я вам уже говорила. И они, и все другие. Все лучшие — в гости к нам, босс. — Коллингсвуд указала на лежавшие перед ней донесения.
— Что за гости?
Это спросил Варди, вернувшийся с охапкой бумаг.
— Почти вовремя, — сказал Бэрон. — Я уже думал, не бросили ли вы нас.
— Значит, насчет фермеров правда?
— Вы что-нибудь выяснили сейчас?
— Если правда, — сказала Коллингсвуд и откинулась на стуле, чтобы смотреть Варди в лицо; персонаж на экране продолжал свои похождения, — вы не испугаетесь?
Он задрал бровь.
— Я много чего боюсь.
— Серьезно?
— Сект-убийц у нас с избытком.
— Это точно.
Членам некоторых из таких сект Коллингсвуд и самой доводилось прихватывать. Сестры Виселицы, Ню-Потрошители, теологи ницшеанского китча. Они походили на самых грубых читателей Колина Уилсона
[70]
, де Сада и Сотоса, поклонников жанра банальной «трансгрессии», вывернутого наизнанку морализма. Прославляя то, что неизвестно почему именовали «волей», они поносили человечество — «стадо баранов» — и славили убийство. Заурядность этих сектантов не означала, что они не представляют опасности, не совершают зверств во славу, кому бы они там ни совершали жертвоприношение — лавкрафтианскому божеству или индийской Кали. Даже когда они вас убивали, вы не переставали их презирать.
— Эти — совсем не то, что знакомое нам отребье, — сказал Варди. — Наемниками их можно назвать только условно. Смысл существования оружия — не убийство, а само оружие. Поначалу это сильно отдавало язычеством.
— Не позволите вставить словечко старику? — попросил Бэрон. — Простите, что вмешиваюсь…
Варди и Коллингсвуд смотрели друг на друга, пока девушка не ухмыльнулась.
— Вы с кем-нибудь из них встречались? — спросила она у Варди.
— Так вы против? — сказал Бэрон.
— Они заболели, босс, когда-то давно, — объяснила Коллингсвуд. — Но я так и не смогла разобраться, что вообще за тема с этими их пушками.
На их праплемя напала тайная болезнь, отравлявшая им жизнь. Все, к чему бы они ни прикоснулись, оживало и пускалось вскачь: столы лягались, стулья брыкались, книги танцевали, неодушевленные предметы вели себя неистово и встревоженно, будто новорожденные. Мидас не мог съесть бутерброд из золота, и точно так же все эти векторы, Лайфозные Мэри
[71]
, не могли съесть бутерброд с сыром, все составляющие которого вдруг испытывали непреодолимую тягу метаться туда-сюда.
— Это была мутация, — сказал Варди. Он произнес это осторожно и с нейтральным отвращением. — Адаптивная мутация.
— Это плохо? — спросила Коллингсвуд, увидев, как изменилось его лицо.
— Плохо для кого? Очевидно, мутация спасает.
Возможно, это случилось из-за тщательного ухода, которого требовали кремневые ружья, суетливые животные, плюющиеся свинцом; возможно, из-за подавляемого недовольства жизнью. Так или иначе, их огнестрельное оружие оживало теперь в более спокойной, не столь энергичной манере — любое средство уничтожения, попадавшее им в руки, становилось самовоспроизводящейся машиной.
— Пули — это оружейные яйца, — пояснила Коллингсвуд Бэрону, не сводя глаз с Варди.
Фермеры сдавливали священных металлических животных ради ускоренного созревания, оплодотворяли их путем продувки кордитом, заставляли откладывать яйца, искали теплые места, полные питательных веществ, прятали оружейных младенцев глубоко в костяных клетках, пока те не вылуплялись.
