День был прекрасный. Над сводом сомкнувшихся вдоль аллеи обнаженных крон деревьев сияло лазурное небо, а внизу лежал снег, сверкая осколками кристаллов. Сама погода подчеркивала лучистую красоту Мэй, и она разрумянилась, словно клен от первых заморозков. Взгляды, которыми ее провожали, наполнили Арчера гордостью, и радость обладания подобным сокровищем заглушила неясные микроскопические сомнения.
— Как чудесно, просыпаясь каждое утро, чувствовать аромат ландышей! — сказала она.
— Каюсь, вчера они запоздали. Совершенно не хватило утром времени.
— То, что вы каждый день вспоминаете о них, мне нравится гораздо больше, чем если б вы сделали ежедневный заказ и они появлялись в точно назначенный час, словно учитель музыки. Так было у Гертруды Леффертс, когда она только обручилась с Лоуренсом.
Арчер засмеялся ее остроте. Глядя сбоку на ее румяную как яблоко щеку, он почувствовал себя таким счастливым и уверенным в себе, что решительно произнес:
— Вчера, когда я посылал вам ландыши, я увидел роскошные желтые розы и послал их графине Оленской. Правильно я сделал?
— Как это чудесно! Она очень любит цветы. Странно, что она забыла упомянуть об этом — она сегодня завтракала с нами и рассказала, что Бофорт прислал ей чудесные орхидеи, а ван дер Лайдены — целую корзину гвоздик из Скайтерклиффа. Она была приятно удивлена. Разве в Европе дамам не посылают цветы? Она считает этот обычай чудесным.
— О, очевидно, впечатление от моих цветов погибло в тени бофортовских орхидей, — с досадой сказал Арчер. Потом он вспомнил, что сам вытащил карточку, и пришел в раздражение оттого, что вообще заговорил о них. Он хотел добавить: «Я заглянул вчера к вашей кузине», — но заколебался. Раз графиня не упомянула о его визите, будет неудобно, если он это сделает. Однако умолчание придавало этому событию какой-то неприятный оттенок таинственности. И, чтобы сменить тему, он заговорил об их общих планах, о будущем, о «долгой помолвке» — настойчивом желании миссис Уэлланд.
— Такая ли уж она долгая! Вон Изабель Чиверс и Реджи были помолвлены два года, а Грейс и Торли — почти полтора. Разве мы не в лучшем положении?
Это было обычное кокетство невесты, и, к своему стыду, оно показалось ему неуместно детским. Конечно, она повторяет чьи-то слова, но ведь ей уже скоро двадцать два. Интересно, когда «порядочные» женщины начинают выражать свои собственные мысли собственными словами?
«Наверное, никогда, раз мы сами не позволяем им», — подумал он и вспомнил свой сумасшедший всплеск, так удививший Силлертона Джексона: «Женщины должны быть так же свободны, как и мы».
Скоро он снимет повязку с этих прекрасных юных глаз и заставит их взглянуть на мир. Но сколько поколений женщин легли в фамильные гробницы, так и не сняв ее? Он слегка содрогнулся, вспомнив о всех этих новых идеях в научных книгах, и особенно о кентуккийской пещерной рыбе, у которой атрофируется зрение, потому что она не пользуется глазами. Что, если он велит Мэй открыть глаза, а они смогут лишь наивным взглядом смотреть в пустоту?
— Нам могло быть еще лучше. Мы могли бы отправиться в путешествие и быть только вдвоем.
Ее лицо вспыхнуло.
— О, как это было бы чудесно, — призналась она — ей бы, конечно, тоже хотелось этого. Но ее мать никогда бы не одобрила их стремление поступать не как все.
— Но мы и есть «не как все», это же само собой разумеется! — настаивал Арчер.
— Ах, Ньюланд! Вы такой необыкновенный! — воскликнула Мэй.
У него сжалось сердце, ибо он вдруг подумал, что он говорит ей вещи, которые все женихи говорят в этих случаях, и ее ответы — вплоть до эпитета «необыкновенный» — тоже продиктованы ей традициями и инстинктом.
— Необыкновенный? Мы все похожи друг на друга, как куклы, вырезанные из сложенного в несколько раз листа бумаги. Мы словно узор на стене, нарисованный по трафарету. Разве мы не можем поступать по-своему, Мэй?
Он в возбуждении остановился и взглянул ей в глаза — она смотрела на него с нескрываемым восхищением.
— Господи, так что же нам делать — бежать и тайно обвенчаться? — засмеялась она.
— О, если бы!
— Ньюланд! Неужели вы и вправду так меня любите? Ах, как я счастлива!
— Но почему мы не можем стать еще счастливее?
— Не можем же мы вести себя как в романах?
— Но почему? Почему? Почему?
Казалось, ей наскучила его настойчивость. Она прекрасно знала, что ничего этого сделать невозможно, но приводить доводы было бы слишком утомительно.
— Я недостаточно умна, чтобы спорить с вами. Но ведь поступки такого сорта… они просто неприличны… не так ли? — спросила она, радуясь, что нашла слово, которое закроет тему.
— А вы так боитесь нарушить приличия?
Было очевидно, что этот вопрос ошеломил ее.
— Разумеется, боюсь — так же, как и вы, — с некоторой досадой сказала она.
Он стоял молча, нервно постукивая тростью по голенищам сапог. Чувствуя, что она нашла удачный способ закончить спор, Мэй продолжила беспечным тоном:
— О, знаете, я ведь показала Эллен ваш подарок. Она сказала, что она никогда не видела подобной оправы. Сказала, что такого прекрасного кольца нет даже на рю де ля Пэ!
[36]
Ньюланд, у вас такой тонкий вкус!
Джейни пришла повидать Арчера следующим вечером, перед обедом, когда он в мрачном настроении курил у себя в кабинете. Он не заглянул в этот день, как обычно, в клуб по дороге с работы, где служил юристом, не особенно, впрочем, утруждая себя, как и было принято в среде состоятельных ньюйоркцев. Он был не в духе — мысль, что он ежедневно, в один и тот же час, делает одно и то же, сверлила его мозг.
— Однообразие, вечное однообразие, — бормотал он, и это слово непрерывно звучало в его голове, когда он, как всегда, подъехал к клубу в определенный час, и, увидев знакомые фигуры в цилиндрах за зеркальными стеклами, внезапно развернулся и проехал прямо домой. Он знал не только возможную тему предстоящей беседы в клубе, но и то, кто и каким образом будет выступать. Главной темой будет, конечно, герцог; но, несомненно, подробно будет обсуждаться и появление на Пятой авеню златоволосой особы в небольшой коляске канареечно-желтого цвета, запряженной парой невысоких гнедых, которые, как все полагали, имели прямое отношение к Бофорту. Таких «дамочек» в Нью-Йорке было мало, а уж разъезжающих в собственных колясках и того меньше; и появление мисс Фанни Ринг на Пятой авеню в час прогулок великосветской публики глубоко взволновало все общество. Только вчера ее коляска проехала мимо кареты миссис Лавел Минготт, и та, тотчас же дернув за колокольчик, приказала кучеру повернуть обратно к дому. «Что, если бы это случилось с миссис ван дер Лайден?» — спрашивали все друг друга с ужасом. Арчер мог бы поклясться, что сейчас, в эту самую минуту, Лоуренс Леффертс в клубе произносит речь о разложении общества.
