— Вся семья против развода. Я думаю, они правы.
Арчер мгновенно осознал свое внутреннее сопротивление.
— Однако, сэр, почему? Если когда-либо было, что…
— Но какой смысл? Она здесь — он там; между ними Атлантика. Она никогда не получит ни доллара сверх тех своих денег, которые он ей добровольно возвратил — так устроены их чертовы брачные контракты. По их законам О ленский еще поступил довольно щедро — он вообще мог оставить ее без гроша.
Арчер промолчал — ему это было известно.
— У меня сложилось впечатление, — продолжал мистер Леттерблэр, — что она не придает особого значения деньгам. Но зачем же — это мнение и всей семьи, — зачем же лезть на рожон?
Часом раньше, когда Арчер вступил на порог этого дома, он полностью разделял эту точку зрения; но когда ее озвучил этот эгоистичный, упитанный и крайне равнодушный старик, он понял, ЧТО за этим стоит — тот же фарисейский голос общества, отгораживающегося от всего «неприятного»…
— Я думаю, что решать это должна она сама.
— Хм… Вы отдаете себе отчет в последствиях? Если она решит развестись?
— Вы имеете в виду угрозу в письме ее мужа? Какой это может иметь вес? Это не более чем неопределенное обвинение злобного негодяя.
— Да, но могут пойти неприятные разговоры, если он вздумает предъявить встречный иск.
— Неприятные разговоры! — воскликнул Арчер, вне себя от ярости.
Мистер Леттерблэр вопросительно посмотрел на него исподлобья, и молодой человек, внезапно ощутив полную бесполезность любой попытки объяснить, что творилось в его душе, поклонился в знак согласия, и старик продолжал:
— Развод — дело вообще неприятное, — и, помолчав немного и не услышав никакой реакции, спросил: — Вы согласны?
— Разумеется, — сказал Арчер.
— Следовательно, я, как и Минготты, могу на вас рассчитывать? Вы употребите свое влияние, чтобы заставить ее отказаться от развода?
Арчер колебался.
— Я не могу брать на себя никакие обязательства до встречи с графиней Оленской, — выдавил он наконец.
— Мистер Арчер, я вас не понимаю. Вы хотите войти в семью, которой грозит скандальный бракоразводный процесс?
— Не понимаю, какое отношение это имеет к моей женитьбе.
Мистер Леттерблэр поставил на стол стакан с портвейном и уставился на партнера хмурым предостерегающим взглядом.
Арчер понял, что рискует лишиться своих полномочий, чего он решительно не желал, возможно из чистого упрямства. Раз уж он взялся за это дело, ему не хотелось бросать его, и, чтобы оградить себя от этой опасности, надо было успокоить старика, неспособного образно мыслить, усыпить эту ходячую юридическую совесть Минготтов…
— Будьте уверены, сэр, я не свяжу себя никакими обязательствами, прежде чем не переговорю с вами. Я всего лишь хотел сказать, что я бы повременил с изложением своего мнения до разговора с мадам Оленской.
Мистер Леттерблэр кивнул, одобряя подобную осторожность — в лучших нью-йоркских традициях, но несколько чрезмерную даже для них; и молодой человек, взглянув на часы, сослался на деловое свидание и попрощался.
Глава 12
Старомодный Нью-Йорк обедал в семь, и хотя в кругу Арчера высмеивали обычай наносить послеобеденные визиты, он почему-то сохранялся. Когда молодой человек шел от Веверли-Плейс по Пятой авеню, эта главная артерия города была пуста, если не считать нескольких карет у особняка Чиверсов (которые давали обед в честь герцога) да изредка попадавшихся фигур пожилых джентльменов в теплых пальто и шарфах, карабкавшихся по лестницам к дверям особняков из коричневого камня и исчезавших в освещенных газом прихожих. Пересекая Вашингтон-сквер, Арчер заметил старого дю Лака, который шел навестить своих кузенов Дагонетов, а завернув за угол Западной Десятой улицы, он увидел своего коллегу Скипуорта — тот наверняка шел навестить старушек Лэннинг. Немного дальше вдоль Пятой авеню Бофорт, фигура которого резким силуэтом возникла на фоне освещенных дверей его дома, вскочил в свою карету и укатил в неизвестном направлении. Оперы в этот вечер не давали, приемов ни у кого не было, так что прогулка Бофорта явно заключала в себе что-то запретное. Арчер предположил, что она связана с небольшим домиком за Лексингтон-авеню, где недавно появились занавески с рюшами и ящики с цветами, а у свежеокрашенных дверей часто видели коляску мисс Фанни Ринг желтого канареечного цвета.
За маленькой скользкой пирамидой, внутри которой был мирок миссис Арчер, лежал почти не изученный мир, населенный художниками, музыкантами и «пишущей братией». Эти рассеянные вокруг осколки человечества никогда не выказывали ни малейшего желания влиться в структуру общества. Они считались приличными людьми и предпочитали держаться друг друга. Медора Мэнсон в дни процветания пыталась устраивать что-то вроде «литературного салона», но эта идея умерла, поскольку литераторы не стремились регулярно посещать его. В основном они предпочитали свободу и тяготились условностями.
Подобные попытки предпринимали и другие, и у Бленкеров — семейства с энергичной говорливой мамашей и тремя весьма упитанными дочками, которые во всем ей подражали, можно было встретить Эдвина Бута,
[39]
Патти, Уильяма Винтера
[40]
и нового актера Джорджа Ригнольда, игравшего в шекспировских пьесах, редакторов журналов, музыкальных и литературных критиков.
Миссис Арчер и ее круг слегка робели перед ними. Они были эксцентричны, ненадежны; никто, собственно, не знал, что они такое на самом деле. В окружении Арчера глубоко почитали литературу и искусство, а миссис Арчер всегда повторяла своим детям, каким приятным и изысканным было общество, когда в нем появлялись фигуры Вашингтона Ирвинга, Фитц-Грина Галлека
[41]
и автора «Преступного эльфа».
[42]
Наиболее известные авторы этого поколения были «джентльменами»; теперь же их сменили незнакомцы со странными манерами. Их внешность, их прически, их происхождение, их близость к Опере и сцене не позволяли применить к ним никакие критерии нью-йоркского общества.
«Когда я была девушкой, — говаривала миссис Арчер, — мы знали каждого между Бэттери и Кэнэл-стрит, и те, кто имел собственные кареты, были наперечет. В то время было очень просто определить место каждого в обществе; теперь это невозможно, да я и не пытаюсь».
Только старая Кэтрин Минготт с ее пренебрежением к моральным предрассудкам и почти полной, свойственной лишь выскочкам, индифферентностью к тончайшим нюансам, могла бы перебросить мост через эту бездну, но она никогда не открыла ни одной книги, не взглянула ни на одну картину, а музыка интересовала ее ровно настолько, чтобы напоминать ей о феерических представлениях актеров итальянского театра в дни ее триумфа в Тюильри. Может быть, это удалось бы Бофорту, который не уступал ей в дерзости, но его огромный дом и лакеи в шелковых чулках не способствовали непринужденности общения. Более того, он был так же необразован, как и старая миссис Минготт, и считал, что «парни, которые что-то там пишут», существуют только для развлечения богачей. И никто из этих богачей ни разу не счел нужным разуверить его в этом.
