Только раз или два через разделявшую нас пропасть перекидывался временный мостик, но и этого было достаточно, чтобы мое намерение как можно больше узнать о нем окончательно укрепилось. Однажды я заговорил с ним о Флориде, где я работал год назад, и упомянул между прочим о том, как разительно не похожа здешняя зима на пейзаж Флориды в это же время года. К моему удивлению, Фром вдруг откликнулся:
— Это верно. Я тоже раз был во Флориде, и потом она еще долго мне вспоминалась, зимой особенно. Но теперь это уже все снегом замело.
Больше он ничего не сказал — и по особой интонации, прозвучавшей в его голосе, и по тому, как он резко оборвал свою речь, я мог только догадываться об остальном.
Через пару дней, садясь в поезд в Корбери-Флэтс, я хватился книжки, которую брал с собою читать в вагоне, — это была научно-популярная брошюра, посвященная, насколько мне помнится, недавним открытиям в области биохимии. Не найдя ее, я тут же о ней позабыл, а вечером, когда Фром приехал за мною, увидел свою книжку у него в руках.
— Вот, вы в санях оставили, — сказал он.
Я сунул брошюрку в карман, и мы, как всегда молча, тронулись в путь. Однако когда конь пошел шагом — по дороге к Старкфилду был пологий, но долгий подъем, — я заметил в сгущающихся сумерках, что мой возница повернулся ко мне лицом. Он заговорил первый:
— В этой книге пишут про такое, что я и понятия не имел.
Удивили меня не столько его слова, сколько неожиданный оттенок то ли обиды, то ли неудовольствия в его голосе: он был как будто неприятно поражен собственным невежеством.
— Вам это интересно? — спросил я.
— Было когда-то.
— Что же, там действительно есть кое-что новое. В последнее время в этих науках замечается явный прогресс. — Я помедлил и, не дождавшись ответа, добавил: — Если хотите поподробнее познакомиться с этой книжицей, я с удовольствием ее вам оставлю.
Итан промолчал, и на мгновение мне показалось, что его снова затягивает омут привычного безразличия; но потом он все же коротко отозвался:
— Благодарствую — я возьму.
Ободренный этим эпизодом, я решил было, что теперь Итан будет охотнее общаться со мной. Человек он был прямой и бесхитростный, так что интерес, который он выказал к моей брошюрке, мог объясняться только искренней тягой к знаниям. Подобная тяга в сочетании с известной осведомленностью еще резче выявляла контраст между внешним его положением и внутренними запросами, и я надеялся, что возможность дать какой-то выход этим запросам разомкнет наконец его уста. Но мои надежды не оправдались: слишком глубоко он ушел в себя — то ли из-за пережитой трагедии, то ли в силу своих нынешних обстоятельств, и случайного сближения было явно недостаточно для того, чтобы его снова потянуло к людям. На другой день он ни словом не обмолвился о книжке: минутного порыва откровенности как не бывало, и нашему общению предназначено было, судя по всему, оставаться по-прежнему односторонним и натянутым.
С начала наших совместных поездок прошло уже около недели, когда, поднявшись поутру, я увидел, что за окном валит густой снег. По высоте сугробов, наметенных вдоль садовой изгороди и церкви, я понял, что снегопад длился всю ночь: очевидно, в открытой степи бушевала метель. При такой погоде мой поезд вполне мог задержаться в пути и выбиться из расписания, но мне непременно надо было попасть в этот день на строительство, хотя бы на пару часов, и я решил, что если Фром заедет за мной, я все же попытаюсь добраться до Корбери-Флэтс и там подожду поезда. Сам не знаю, почему я подумал «если», — я ни минуты не сомневался в том, что Фром появится: не такой он был человек, чтобы нарушить слово из-за какой-то прихоти стихий. И точно: в назначенный час перед окном замаячили его сани, и все вместе — внезапное их появление и густеющая марлевая завеса снегопада — почему-то напомнило мне театральное зрелище.
Я уже достаточно хорошо знал своего возницу и потому не стал ни рассыпаться в благодарностях, ни выражать изумление по поводу того, что он приехал за мной в такую метель; однако когда он повернул коня не налево, как обычно, а направо, у меня невольно вырвалось недоуменное восклицание.
— По железной дороге не доберетесь, там заносы. Товарняк застрял у Корбери-Флэтс, — пояснил Итан, подхлестнув гнедого, и сани покатили в слепящую снежную мглу.
— Но послушайте — куда же вы едете?
— На узловую, напрямки, — отвечал Итан, указывая кнутовищем в сторону холма, на котором стояла местная школа.
— На узловую — в такой-то буран?! Да ведь дотуда не меньше десятка миль!
— Гнедой дотянет, если не очень гнать. Вы же сами говорили, что сегодня вам до зарезу нужно туда попасть. Раз я взялся отвозить, то и отвезу.
Он произнес это как нечто само собой разумеющееся, и я в ответ мог только вымолвить:
— Вы мне делаете огромнейшее одолжение.
— Пустое, — отозвался он.
Напротив школы дорога разветвлялась; мы свернули налево под гору и поехали по проселку, окаймленному с обеих сторон густыми зарослями гемлока, чьи ветви под тяжестью снега провисли и пригнулись почти вплотную к стволам. По воскресеньям я часто прогуливался по этой дороге и знал одинокую крышу, видневшуюся сквозь облетевшие кусты у подножья холма, — это была крыша фромовской лесопилки. Сейчас она выглядела заброшенной и безлюдной; над черной водой ручья, подернутой желтовато-белой пеной, торчало неподвижное мельничное колесо, а окружавшие лесопилку мелкие деревянные постройки, казалось, совсем вросли в землю под нахлобученными на них снеговыми шапками. Фром, не поворачивая головы, проехал мимо, и так же молча мы стали опять подниматься в гору. Примерно милю спустя, уже на незнакомом мне отрезке дороги, мы поравнялись с запущенным фруктовым садом — я разглядел несколько чахлых яблонь на склоне холма, где на поверхность там и сям пробивались залежи аспидного сланца, похожие на зверюшек, зимующих под снегом и высунувших нос подышать. К подножью холма примыкали поля, чьи границы сейчас терялись под снежными сугробами, а на самом верху, выделяясь невзрачным пятном на фоне бескрайней белизны земли и неба, стоял фермерский дом — типичное для Новой Англии одинокое жилище, в сочетании с которым пустынный окрестный пейзаж оставляет еще более унылое впечатление.
— Вон там я живу, — сказал Фром, с усилием отводя в сторону искалеченный локоть, и я не нашел что ответить — так удручающе подействовало на меня все увиденное. Снегопад прекратился, и в белесых проблесках солнца дом на холме предстал во всем своем неприглядном убожестве. Над крыльцом раскачивалась, как черный призрак, плеть какого-то ползучего растения, а дощатые стены дома под облупившимся слоем краски, казалось, дрогли на ветру, который задул с прекращением снегопада.
— При отце дом был больше — перемычку пришлось снести, не так давно, — продолжал Фром, рывком левой вожжи придержав гнедого, который явно намеревался свернуть к знакомым покосившимся воротам.
Тут я понял, что унылый и заброшенный вид жилища объяснялся отчасти отсутствием того, что в Новой Англии именуют «перемычкой», — крытой пристройки, которая возводится обычно под прямым углом к жилому дому и соединяет его с дровяным сараем и коровником. В самой перемычке размещаются кладовые для съестных припасов и хранится всякого рода инструмент. То ли потому, что эта пристройка символизирует связь крестьянской жизни с землей и одновременно служит хранилищем источников тепла и пищи, то ли просто потому, что в суровом климате Новой Англии она создает для хозяев немаловажное удобство — поутру они могут браться за работу, не выходя на улицу, — словом, как бы там ни было, не сам жилой дом, а именно «перемычка» считается в здешних местах показателем и средоточием благополучия — чем-то вроде домашнего очага. Подтверждение этой мысли я не раз находил во время своих одиноких прогулок по окраинам Старкфилда; может быть, оттого в словах Фрома мне послышалась тоскливая нотка, а его усеченное жилище, по вполне понятной ассоциации, показалось мне похожим на его собственное изувеченное тело.
