Мастерство Оскара Карпью было так велико, что в шкатулке не было заметно ни швов, ни соединений, а при закрытой крышке невозможно было понять, где кончается крышка и начинается корпус. Мальчик провел рукой вдоль торца, что-то довольно промычал, нащупав нужную точку, надавил на нее и снял крышку. Внутри лежала стопка желтеющей бумаги, которую венчал дневник. Пин аккуратно сложил последний шедевр Змежаба и убрал в шкатулку. Затем, будто бы передумав, мальчик извлек из шкатулки весь ворох бумаги и стал перебирать листок за листком, от верхнего к нижнему. Все они были вырваны из «Ведомостей» и все, за исключением одного-двух, принадлежали перу Деодоната Змежаба. Один за другим они рассказывали историю убийства Фабиана. Здесь было все: и известие об обнаружении трупа, и исчезновение Оскара Карпью, и предположения, бесконечные предположения, они все сводились к тому, что убийца — Оскар. На последней вырезке взгляд Пина задержался дольше, чем на других: эта статья его особенно возмущала.
ЧТО ТОЛКАЕТ ЧЕЛОВЕКА НА УБИЙСТВО?
Деодонат Змежаб
В этой статье речь пойдет о печально известном деле ОСКАРА КАРПЬЮ и об УБИЙСТВЕ ФАБИАНА ДЕРМОГИЛА
Пин покачал головой и нахмурился. Сколько раз уже он читал и перечитывал эти статьи? А Змежаб! Неужели же никто не защищен от его ядовитого пера? Вчера даже Алуф попался на его кончик. Помогал констеблю Коггли вытащить из прибрежной грязи труп. Тело очередной жертвы Серебряного Яблока. Деодонат назвал Алуфа «толкователем шишек»; очевидно, сам Алуф не согласился бы с таким наименованием. Впрочем, не очень-то он расстроился: упоминание в «Ведомостях» в любом случае сыграет ему на руку. Деодонат даже сказал, что и сам подумывает прибегнуть к услугам Алуфа — «исключительно в интересах дорогих читателей».
— Вот черт! — вслух выругался Пин, — Есть только один человек, чьи интересы небезразличны Деодонату Змежабу. Это — Деодонат Змежаб.
Вконец расстроенный, он опять сложил вырезки в шкатулку, придавил сверху своим дневником и плотно закрыл крышку. Обессиленный, он нырнул под одеяло. Вот так денек! Но пока сам Пин лежал в кровати, мысли его снова и снова возвращались к Серебряному Яблоку. Нелепо даже предположить, что его отец может иметь отношение к этой истории.
Пин закрыл глаза и постарался выгнать из головы все мысли. Мало того что прошедшей ночью ему пришлось караулить покойника, так мистер Гофридус еще и ушел после обеда, оставив мальчика одного выполнять всю работу — пилить, строгать, орудовать молотком, сверлить, — а в перерывах ему пришлось сотню раз взлететь вверх по ступеням и спуститься обратно. Поток посетителей не иссякал; колокольчик, стоящий на прилавке, то и дело принимался нетерпеливо трезвонить. У Пина напряглись все мышцы до единой, а челюсть едва не свело от натуги.
Кто-то легонько постучал в дверь; Пин сел на кровати.
— Войдите! — отозвался Пин, и в комнату вошла Юнона, облаченная в длинный плащ: она явно собралась куда-то идти.
— Я тут подумала, а вдруг ты захочешь пойти вместе со мной — посмотреть Прожорное Чудище, — предложила она. — В конце концов, если мы и вправду уйдем из города вместе, у тебя, может быть, больше не будет возможности его увидеть.
Пин улыбнулся. Он понимал, что Юнона подтрунивает над ним.
— Не беспокойся, — рассмеялся он. — Я разгадаю ваш секрет. А у вас разве нет сегодня представления в таверне?
Юнона покачала головой:
— В последние дни Бенедикт очень мерзнет. Да и выглядит он неважно.
Пин понимающе взглянул на Юнону. «Ты и сама выглядишь неважно», — подумал он. Кожа девушки, и без того всегда бледная, теперь казалась прозрачной, а вены на висках стали ярко-синими.
— Так ты идешь?
Пин кивнул и стал натягивать ботинки. Она права: уйдут они вместе или порознь — в любом случае будет обидно покинуть Урбс-Умиду, так и не увидев Прожорное Чудище. А о том, такой ли уж это хороший поступок (у Пина на этот счет имелись некоторые сомнения), мальчик решил поразмыслить потом.
— Отлично! — Юнона с улыбкой подошла к двери. Пин устремился за ней, на ходу застегивая куртку.
Тем временем в таверне «Ловкий пальчик» Руди Идолис, счастливый хозяин Прожорного Чудища, наслаждался недолгим затишьем и отдыхал от посетителей, мирно подремывая в своем кресле. Это была одна из его многочисленных чудесных способностей: он мог уснуть практически в любое время и в любом положении. Руди берег Чудище, словно зеницу ока: он дорожил всем, что приносит доход.
Поэтому, когда возникало временное затишье, он частенько спускался в подвал, подходил к клетке и наблюдал, как Чудище пожирает без разбора совершенно любые, даже мерзейшие и отвратительнейшие помои, какие только окажутся в пределах его досягаемости. Упоминая Чудище в третьем лице, Руди всегда говорил «оно»: ему даже в голову не приходило сказать о нем «он» или «она». Должно быть, иначе бы Руди не смог обращаться с ним так жестоко и пренебрежительно. Кроме того, Руди старался не смотреть Чудищу в глаза: даже он замечал, что в глазах этой твари было нечто такое, что никак не соответствовало отвратительному и страшному внешнему виду.
Руди занимался этим всю жизнь: показывал людям ужасное, нелепое, омерзительное. И чем кошмарнее была тварь, попадавшая к нему в руки, тем больше он радовался: чем страшнее, тем лучше, потому что такое зрелище понравится всем без исключения людям на свете — не важно, насколько высокого мнения они о собственной утонченности. Когда-то у Руди даже был целый цирк, укомплектованный разнообразнейшими уродцами. «Странствующий паноптикум Руди Идолиса» — так это называлось. Порою, в минуты просветления, он едва ли не с нежностью вспоминал те времена. Он был моложе тогда, полон сил и не был так крепко привязан к бутылке.
Когда предприятие было на пике успеха, под началом у Руди оказалось целых пять фургонов и более двадцати любопытнейших экспонатов. Он иногда хвастал, будто их двадцать один, — в зависимости от настроения он учитывал двухголового человека то как одного, то как двух. Ну и зрелище было, когда этот чудик начинал сам с собой препираться! А еще была женщина, которая могла укусить себя за локоть. Руди тихонько захихикал. Вот уж баба была! Перед ее выходом он обычно заключал пари со зрителями. Всегда находились такие, которые утверждали, что смогут повторить ее подвиг. Не тут-то было: они извивались, как змеи, аж кости хрустели, но без толку. А та баба, Матильда, проделывала свой трюк с такой легкостью! Зрелище, впрочем, было пугающее — и в то же время захватывающее: она сгибала руку, засовывала локоть в рот и сжимала его зубами. А еще был трехногий мужчина. Даже теперь Руди не мог вспомнить его движения без улыбки. А как он чечетку бил! И самое странное: третья нога — вполне настоящая и действующая — была ни левой, ни правой. Обувь для нее приходилось шить специальную, на заказ.
В странном мире уродливого и нелепого Руди достиг небывалых высот, о которых не мог и мечтать. Но когда достигаешь подобных высот, опасность падения становится ничуть не меньшей, чем вероятность дальнейшего восхождения. Руди пал. И как пал! Результаты двадцатилетнего труда сошли на нет за каких-нибудь несколько месяцев. Руди возлагал всю вину на бородатую даму. О, эта леди умела пить! Она приохотила его к джину, вытянула из него все секреты, в числе прочего разузнала, сколько у него денег, а потом взбаламутила всю команду. Какое предательство! Экспонаты стали требовать жалованья, улучшения условий проживания, перерывов на чай! Руди не пошел у них на поводу, потому что был убежден: экспонаты его не покинут, они просто обязаны отблагодарить его за заботу преданностью и послушанием. Ведь, в конце концов, если бы не он, где они были бы сейчас? Чем занимались бы? Как выяснилось, Руди обманывался. Он не подумал о двухголовом человеке. Этот тип первый раз за всю жизнь перестал сам с собой спорить и помирил свои головы, которые совместными усилиями убедили остальных устроить бунт. В результате все экспонаты дружно упаковали чемоданы и отправились в другой цирк — к конкуренту своего хозяина. Ну а Руди оказался брошен на произвол судьбы.
