Указав на одну из гравюр, украшавших будуар матери и изображавших древние руины, он небрежно заметил, что неплохо было бы пополнить коллекцию матери изображением развалин крепости Палуцци.
— Вы, кажется, недавно побывали там, святой отец? — добавил он, пристально вглядываясь в лицо Скедони.
— Да, это довольно величественное зрелище, — согласился духовник.
— Особенно арка, — продолжал Винченцо, не сводя глаз со Скедони. — Она соединяет два утеса, на одном из которых высятся развалины крепости, а другой густо порос сосной и дубом. Очень живописно. Но на такой гравюре к месту было бы изобразить еще живописного разбойника, притаившегося среди камней, чтобы неожиданно напасть на путника, или же одинокую фигуру монаха в черной сутане, укрывшегося под темными сводами арки, вестника опасности и беды, ждущих каждого, кто случайно забредет туда.
Лицо Скедони оставалось невозмутимым.
— Великолепная картина, — похвалил он, — я поражен богатством вашей фантазии и той легкостью, с какой вы соединили разбойника с монахом.
— Простите, святой отец, я не собирался проводить какую-либо параллель между ними.
— Полноте, синьор, я такого и не подумал, — произнес Скедони с улыбкой, в которой было что-то недоброе.
Во время беседы, если этот короткий обмен фразами можно было назвать беседой, вошедший слуга вручил письмо маркизе, и та покинула комнату, оставив их вдвоем. Винченцо решил воспользоваться этим и продолжить разговор:
— Похоже, что развалины в Палуцци привлекают не столько разбойников, сколько священнослужителей. Каждый раз, когда я проходил мимо них, мне встречался монах. Он появляется и исчезает столь внезапно, что мне кажется, будто это призрак.
— Поблизости от крепости есть монастырь ордена Кающихся Грешников, — спокойно пояснил духовник.
— Их одеяние похоже на ваше, святой отец? Я заметил, что тот монах, о котором я упомянул, одет в такую же сутану, как ваша. Мне даже показалось, что он одного с вами роста и вообще весьма похож на вас.
— Допускаю, — спокойно ответил Скедони. — Все монахи похожи друг на друга, однако у братьев из монастыря Кающихся Грешников сутаны из мешковины, украшенные особой эмблемой в виде черепа. Не заметить этого вы не могли. Это знак их ордена. Если вы его не заметили, то этот монах принадлежит другому ордену.
— Нет, не заметил, — чистосердечно признался юноша, — но это не имеет значения. Все равно я намереваюсь познакомиться с ним и высказать все, что я думаю о нем, и, надеюсь, на этот раз он не сделает вид, что не услышал меня.
— Что ж, если у вас есть на то причины, то почему бы не сделать это, — глубокомысленно заметил Скедони.
— Следовательно, если на это есть причина, говорите вы? А разве грешно сказать правду даже без особых причин? Неужели нужно, чтобы только обида побуждала людей к откровенности? — Юноше казалось, что он почти достиг цели и Скедони понимает, о чем он говорит. — Позвольте, святой отец, разве я говорил, что мне нанесена обида? — вспылил наконец Винченцо. — Если вы достаточно осведомлены обо мне, то должны знать, что вопросы оскорбленной чести я предпочитаю решать иным способом. Итак, вы считаете, что я говорил об обиде?
— Я это понял по вашему тону и немногим словам, — сухо ответил монах. — Когда человек раздражен, речь его становится сбивчивой. Это означает, что в нем говорит ущемленное самолюбие. А тому должна быть причина, реальная или воображаемая, это уже не столь важно. Поскольку я не имею чести быть посвященным в ваши тревоги, я не могу судить, насколько они обоснованны.
— Не сомневаюсь, святой отец, — вызывающе произнес Винченцо, — и поверьте, что в любом случае я искал бы совета не у вас. Но тревоги, увы, реальны, и теперь, мне кажется, я знаю, кто в них виновен. Тайный советчик, втершийся в доверие почтенного семейства, чтобы ложью разрушить в нем мир и спокойствие, гнусный клеветник, посягнувший на святую невинность. Вот он сейчас передо мной! — Винченцо произнес эти слова со всей страстностью, присущей его искренней натуре. Однако он не терял самообладания и достоинства. Он был уверен, что нанес удар Скедони в самое сердце. Но выдержка или гордыня позволили тому сохранить хладнокровие! Однако Винченцо видел, что это дается ему с великим трудом, ибо лицо монаха потемнело еще больше от еле скрываемой злобы.
Винченцо понял, что видит перед собой человека губительных страстей, способного на любое преступление. Он невольно отступил назад, словно при виде гадюки, поднявшей голову. Сам того не ведая, юноша, однако, неотрывно глядел в глаза монаха, будто тот его заворожил.
Скедони быстро овладел собой. Лицо приняло спокойное выражение, и краска отлила от него. Однако взгляд его был жесток и надменен.
— Синьор, не будучи осведомленным о причинах вашего раздражения, — произнес он многозначительно, — я, однако, не могу понять, почему оно направлено против меня? Не стану строить догадки, — добавил он, повысив голос, — что побудило вас высказать мне в лицо столь оскорбительные предположения, однако…
— Я выдвинул их против автора гнусных клеветнических измышлений, — перебил его Винченцо. — Вам же, святой отец, лучше знать, имеют ли они к вам какое-либо отношение или нет.
— Что ж, в таком случае у меня претензий к вам нет, — ловко вывернулся Скедони с таким поразительным спокойствием, что это просто обескуражило Винченцо. — Если они направлены против некоего автора ложных измышлений, ваше объяснение меня вполне удовлетворяет.
Самодовольство, с которым он произнес эти слова, заставило Винченцо снова усомниться в верности своих заключений. Невозможно, чтобы человек, знающий о совершенном им зле, мог с таким спокойствием и достоинством выдержать град обвинений. Юноша в душе корил себя за горячность и поспешность своих заключений в отношении Скедони, человека уже немолодого, к тому же в сане священника. Даже свирепое выражение его лица юноша уже готов был великодушно объяснить уязвленной гордостью и скорбью по поводу чьей-то грубости. Под влиянием столь противоречивых чувств бедный Винченцо ди Вивальди готов был даже попросить прощения у святого отца. Он, в сущности, тут же и сделал это столь же горячо и искренне, как до этого бросал ему в лицо обвинения. Любой человек с добрым сердцем охотно бы простил его, Скедони же выслушал юношу с явным удовлетворением и не без скрытой насмешки. В глазах Скедони Винченцо был всего лишь зеленым юнцом, не умеющим владеть собой. Он видел в нем лишь его недостатки, не способен был оценить искренность молодости, жажду справедливости и великодушие. Скедони привык видеть в человеке лишь его пороки.
Не будь Винченцо столь юн и неискушен, он без труда заметил бы самодовольное удовлетворение духовника маркизы, презрение и даже злобу, скрытые за лживой улыбкой. Сознавая свое превосходство над Винченцо, Скедони был уверен, что способен читать его, как раскрытую книгу, где есть все его недостатки и пороки, пристрастия и слабости. Он был даже уверен, что смог бы использовать против него даже его собственные несомненные достоинства. И хотя улыбка показного добродушия все еще не сходила с его губ, мысленно Скедони уже предвкушал близкое отмщение.
