Я медленно повернула назад к «Веселому охотнику», дрожа от пронизывавшего холодного ветра и чувствуя себя бесконечно усталой. Ах, доктор Кадаверецци! Вы только заботьтесь о ней как следует! Ведь вы единственный, кто может сейчас это сделать. И мне стало грустно: если единственным спасителем Люси от графа Карлштайна и Дикого Охотника стал какой-то бродячий фокусник, к тому же разыскиваемый полицией, то что же с ней будет, бедняжкой! Бедная, бедная маленькая Люси!
Полицейский рапорт № 354/21
Полицейский рапорт № 354/21
относительно событий в полицейском участке Карлштайна,
имевших место после ареста кунсткамеры доктора Карадависти.
В первых строках своего рапорта сообщаю, что я, Йозеф Снитч, сержант полиции, награжденный Знаком кадетского корпуса за проявленные старание и находчивость (второй степени), и начальник полицейского участка в селении Карлштайн, приказал констеблю Альфонсу Винкельбургу ни в коем случае не принимать пищу во время дежурства. На сей раз я призвал его обратить на мои слова особое внимание, поскольку в прошлом уже имел из-за него неприятности. Однажды, например, он оказался не в состоянии достаточно быстро выхватить полицейскую дубинку, поскольку засунул ее под Устав полицейской службы, а в правой руке — кстати, это его рабочая рука! — сжимал пирог с мясом, и по такому случаю прощелыга, которого мы пытались оприходовать, взял да и сбежал подобру-поздорову. В общем, прежде чем покинуть караульное помещение, я так и заявил упомянутому констеблю: «Ты должен быть бдителен и суров! И чтоб у тебя во рту ни крошки не было, раз уж тебе поручено охранять эту кунсткамеру». Упомянутая кунсткамера находилась у нас на хранении после исчезновения ее владельца, некоего доктора Краканатси, итальянца. Упомянутый доктор Кэтчанитси исчез при весьма подозрительных обстоятельствах после ложной тревоги, поднятой в таверне «Веселый охотник» якобы по случаю пожара. И заместо доктора, арестовать которого оказалось ну никак невозможно по причине его отсутствия где бы то ни было, мы арестовали его кунсткамеру и поместили ее в полицейский участок на хранение, ожидая развития событий. Опасно, конечно, было поручать такое дело констеблю Винкельбургу, поскольку у него и голова не слишком быстро варит, и ноги-руки не слишком быстро двигаются, а кунсткамера эта оснащена всякими заморскими штучками весьма подозрительного свойства, так что ее и трогать-то рискованно. Пока мы перли ее в полицейский участок, констебль Винкельбург случайно задел какую-то скрытую пружину, и изнутри вылетел заряд чернил, чего я никак не ожидал, так что уклониться не успел. Пришлось сделать серьезное внушение стоявшим рядом зевакам и грубиянам, которые, похоже, сочли это смешным. Упомянутые чернила сделали мое лицо временно непригодным для дальнейшего эффективного исполнения мною своего долга в полном соответствии с Уставом, и я, как сказано выше, оставил констебля Винкельбурга сторожить кунсткамеру, строго предупредив, чтобы он ни в коем случае не ел на посту, и отправился в туалет полицейского участка, дабы удалить чернила, из-за которых оказался совершенно обезличен. Но прежде я снял свой шлем и поместил его в специальный держатель. (Этот держатель является моим собственным изобретением. Чертежи прилагаются. (К сожалению, в настоящий момент они пропали.) Я полагаю, что, принятый на вооружение, этот держатель на одну сотую увеличит эффективность нашей полиции. Принцип его действия прост. Помещая все недоделанные вами дела в перевернутый шлем, вы не сможете его надеть, пока все не переделаете. Довожу это до сведения начальства отнюдь не в надежде получить поощрение, но исключительно из интересов дела.) Обнаружив, что изрядное количество проклятых чернил попало мне на бакенбарды, я был вынужден пробыть в туалете довольно долго, а выйдя оттуда, увидел, что констебль Винкельбург с виноватым видом пытается скрыть за спиной некий бумажный сверток, а на подбородке у него явно видны следы недавнего употребления внутрь сырного пирога. Я сделал ему строгое внушение и, пребывая в расстроенных чувствах, не заглянул прежде в свой шлем, а решительно надел его на голову. И только тогда обнаружил, что констебль Винкельбург, услышав, видно, мои шаги, сунул недоеденный им сырный пирог в мой шлем. Искренне надеюсь, что эта преамбула должным образом объясняет то, отчего сам я выглядел во время ареста отнюдь не лучшим образом.
Теперь перехожу к последующим событиям.
Хорошо зная правы преступников, я вполне готов был предположить, что и данный преступник, то есть доктор Каламатипси, непременно попытается вернуть кунсткамеру себе, а потому приказан констеблю Винкельбургу спрятаться в каптерке и потушить там свет, чтоб была полная темнота. Сам же я спрятался в ближнем шкафу, держа наготове дубинку. Ждали мы, по всей видимости, несколько часов.
И вскоре наше напряженное ожидание было вознаграждено.
Воспользовавшись некоей весьма искусной, должно быть иностранного производства, отмычкой, упомянутый негодяй, доктор Канакадески, проник в полицейский участок прямо через парадную дверь. Как сказано выше, я ожидал, что он придет, ибо хорошо знаю нравы преступников, но вот чего я совсем не ожидал, так это того, что вместе с ним в участок заявится некая весьма юная особа женского пола. Я в точности записал их разговор. Тут мне можно полностью доверять, поскольку в полицейской академии я был награжден памятной грамотой Эрнста Стаффельбаума за особые успехи в тренировке памяти.
Ниже приводится дословная запись их разговора:
ОНА. Удивляюсь я на вас, доктор Калакабитси! А я-то думала, что вы честный!
ОН. О, ну конечно! Я целый день могу быть честным.
ОНА. К сожалению, сейчас зима, и дни очень короткие!
ОН. Именно поэтому зимой я менее честен, чем летом. А теперь давай-ка вызволим мой шкаф да уберемся с ним вместе куда подальше отсюда.
ОНА. Но, доктор, я же вас собственными глазами видела! И теперь вынуждена сделать вам строгое внушение. Когда тот человек наклонился и стал смотреть в окошечко, а я, как вы велели, принялась мазюкать ему физиономию всеми красками, какие были под рукой, и пока там палили из всех пушек, вы ему карманы и обчистили. Я своими глазами видела! И этого вы не можете отрицать!
ОН. Действительно, не могу. Вот у меня его кошелек, и я очень рад тебе это сообщить.
ОНА. Ну, так это очень даже дурно с вашей стороны!
ОН. Видишь ли, публика — существо нервное, трепетное. Ей нужно помочь, подтолкнуть ее, чтобы она сделала свой вклад в поддержку такой замечательной, чудесной вещи, как моя кунсткамера.
ОНА. Нечего оправдывать свое воровство с помощью красивых слов о поддержке! Я очень вам благодарна за то, что вы мне помогли, но вы — человек дурной и бесчестный! И уж я бы ни за что не согласилась стать вашей помощницей, если б знала, что это приведет меня к совершению деяний преступного характера.
ОН. Весьма мудро. А теперь давай-ка вытащим мою кунсткамеру, пока эти два полицейских временно покинули служебное помещение.
