— Учитель! Мы с тобою! — воскликнул Петр. — Мы тебя не оставим! Куда бы тебя ни повели, я пойду за тобой!
Солдаты увлекли Иисуса вниз по тропе, а Петр поспешил следом. Пленника провели через городские ворота и к дому первосвященника. Петру же пришлось ждать во дворе снаружи: он подсел к служителям и стражникам, что грелись вокруг жаровни, ибо ночь выдалась холодная.
Иисус перед синедрионом
Каиафа срочно созвал на совет главных священников, старейшин и книжников. Событие из ряда вон выходящее — ведь по иудейскому закону судам запрещалось заседать ночью; но дело не терпело отлагательства. Раз уж священники взялись судить Иисуса, следовало покончить с этим до начала празднества.
Иисуса поставили перед синедрионом и принялись допрашивать. Иные священники, над которыми Иисус некогда одержал верх в споре, только и искали повода передать его римлянам, и призвали свидетелей в надежде осудить его. Однако ж они натаскали лжесвидетелей недостаточно хорошо, и те противоречили друг другу. Например, один говорил:
— Я слыхал, как он уверял, будто в силах разрушить храм и в три дня создать его.
— Нет! Это был не он! — закричал другой. — Это кто-то из его последователей.
— Но Иисус этого не отрицал!
— А я говорю, это он! Я сам слышал, как он такое говорил.
Не все священники соглашались в том, что причин вынести Иисусу смертный приговор — достаточно.
Наконец Каиафа изрек:
— Ну, Иисус, что скажешь? Что ответишь на обвинения?
Иисус молчал.
— Как насчет обвинения в богохульстве? Не ты ли утверждал, будто ты — сын Божий и Мессия?
— Это ты так говоришь, — промолвил Иисус.
— Так и последователи твои говорят то же, — сказал Каиафа. — Или ты за них не в ответе?
— Я просил их этого не делать. Но даже если бы я так говорил, это не богохульство, как тебе хорошо известно.
Каиафа со священниками знали: Иисус прав. Строго говоря, богохульством считалось проклинать имя Бога, а Иисус такого никогда не делал.
— А как насчет притязаний на титул царя иудеев? Эти слова повсюду на стенах намалеваны — мы своими глазами видели. Что скажешь?
Иисус молчал.
— Молчание — не ответ, — промолвил Каиафа.
Иисус улыбнулся.
— Иисус, мы изо всех сил стараемся судить тебя по справедливости, — продолжал первосвященник. — Нам кажется, ты задался целью учинить беспорядки, причем ты желаешь втравить в них не только нас, но и римлян. А времена нынче непростые. Нам необходимо защитить свой народ. Ты разве сам не понимаешь? Не осознаешь опасности, которой подвергаешь всех и каждого?
Иисус по-прежнему молчал.
Каиафа обернулся к священникам и книжникам:
— Мне очень жаль, но выбора у нас нет. Придется поутру препроводить этого человека к наместнику. Безусловно, мы будем молиться о том, чтобы наместник проявил милосердие.
Петр
Во дворе дома первосвященника толпились люди: они теснились поближе к жаровне, чтобы согреться, и возбужденно толковали об аресте Иисуса и о том, чего ждать теперь. Был среди них и Петр. И вот пригляделась к нему одна служанка и сказала:
— Ты был с Иисусом, верно? Я видела тебя с ним вчера.
— Нет, — отвечал Петр. — Он до меня никакого касательства не имеет.
Чуть позже кто-то еще сказал своим соседям:
— Этот человек — один из последователей Иисуса. Он был с Иисусом в храме, когда тот опрокинул столы меновщиков.
— Я? Да никогда, — возразил Петр. — Ты, должно быть, ошибся.
А перед самым рассветом третий человек, расслышав какое-то замечание Петра, молвил:
— Ты ведь один из них, так? Речь твоя обличает тебя. Ты — галилеянин, как и он.
— Не понимаю, о чем ты, — отвечал Петр.
И тут запел петух. До той минуты мир словно затаил дыхание, будто само время застыло в часы тьмы, но уже близился миг, когда забрезжит свет дня, а вместе с ним — землю захлестнет отчаяние. И почувствовал это Петр, и выйдя вон, плакал горько.
Предав брата солдатам, Христос уединился для молитвы. Он надеялся, что вернется ангел: ему необходимо было поговорить о том, что он только что сделал и что случится теперь; и ему отчаянно хотелось объясниться насчет денег.
Он помолился, но сон не приходил, потому с первым светом он пошел в дом первосвященника, где ему рассказали про галилеянина, который уверял, что Иисуса не знает, а на заре горько разрыдался. И даже во власти тревоги и горя Христос записал то, что услышал.
Но он по-прежнему не находил себе места от волнения и затесался в толпу, что собралась узнать, каков будет приговор над Иисусом.
Наконец распространился слух: Иисуса отведут к римскому наместнику. Вскорости после того распахнулись двери в доме первосвященника, и вышел отряд храмовой стражи, выводя Иисуса со связанными за спиною руками. Солдатам приходилось защищать его от тех самых людей, которые еще несколько дней назад встречали его приветственными ликующими криками; теперь же они бранили его, потрясали кулаками и плевались.
Отряд двинулся ко дворцу наместника; Христос поспешил следом. А в ту пору наместником был Понтий Пилат, человек весьма суровый: он славился жестокими приговорами. Там же ожидал суда еще один узник, политический террорист и убийца именем Варрава; и никто не сомневался, что уж его-то точно распнут.
И вспомнил Христос про овна, запутавшегося рогами в чаще.
И вот Иисуса довели до дворца наместника, и втащили внутрь, и швырнули к ногам Пилата. Каиафа пришел выдвинуть обвинения против Иисуса; Пилат слушал.
— Ты наверняка видел, господин, повсюду намалеванные надписи на стенах: «Царь Иисус». Вот кто за них в ответе. Этот человек спровоцировал разгром в храме, вызвал волнения в народе; мы осознаем опасность гражданских беспорядков, так что…
— Ты слышишь? — обратился Пилат к Иисусу. — Я своими глазами видел гнусные надписи. Стало быть, это ты тому виной? Ты называешь себя царем иудеев?
— Это ты говоришь, — отвечал Иисус.
— Он и с тобой так же оскорбительно разговаривал? — вопросил Пилат Каиафу.
— Постоянно, господин.
Пилат велел солдатам поставить Иисуса на ноги.
— Я спрошу еще раз, — сказал Пилат, — и на сей раз рассчитываю на толику учтивости. Ты — царь иудейский?
Иисус ничего не ответил.
Пилат сбил его с ног и сказал:
— Слышишь, сколько свидетельствуют против тебя? Ты думаешь, мы такое потерпим? Думаешь, мы так глупы, чтобы позволять возмутителям спокойствия расхаживать на воле, сеять смуту и подстрекать людей к мятежу или чему похуже? Наша обязанность — поддерживать здесь мир и порядок. И я не допущу никаких политических волнений — откуда бы они ни исходили. Я их в зародыше уничтожу, так и заруби себе на носу. Понял? Что скажешь на это, царь Иисус?
