Она снова атаковала меня, и снова я отклонилась лишь
настолько, чтобы она не достала меня. Так пошло и дальше. Практически она не
дала мне ни малейшего шанса перейти к нападению. Или, может, у меня не хватало
навыков нападать в такой ситуации. Я только и делала, что защищалась —
физически, по крайней мере. С чувством зависти я вынуждена была внутренне
признать — она хороша. По-настоящему хороша Но говорить ей этого я не
собиралась.
— Ну так что? — спросила я. — Таков твой
способ компенсировать недостаток материнского внимания?
— Это мой способ расшевелить тебя. Ты только и делаешь,
что переступаешь с ноги на ногу. Драться будешь? — Она выбросила вперед
кулак и ударила меня в предплечье. — Тогда давай драться. Очко.
— Очко, — признала я, продолжая придерживаться
прежней тактики. — Я не хочу драться. Я просто пытаюсь поговорить с тобой.
— Огрызаться на меня на уроке — не называется
разговором. Очко.
На этот раз я заворчала. Едва начав заниматься с Дмитрием, я
жаловалась, что нечестно заставлять меня драться с тем, кто выше на фут. Он
заметил, что мне предстоит драться со стригоями, большинство которых выше меня,
а старая пословица верна: размер значения не имеет. Иногда я думала, он просто
дает мне ложную надежду, но, глядя сейчас на свою мамочку, начала верить ему.
Мне как-то никогда не приходилось драться с тем, кто ниже ростом. Я была одной
из очень немногих девушек в классе и прониклась убежденностью, что всегда буду
ниже и стройнее своих противников. Однако мать была ниже ростом и не имела
ничего, кроме жестких, плотных мышц.
— У меня цросто такой уникальный стиль общения, вот и
все, — сказала я.
— Тебя снедает мелочное подростковое заблуждение, что
последние семнадцать лет с тобой обходились несправедливо. — Она ударила
меня ногой в бедро. — Очко. На самом же деле с тобой обращались не хуже,
чем с другими дампирами. Фактически даже лучше. Я могла отослать тебя жить с
моими кузинами. Ты хотела бы стать кровавой шлюхой? Именно этого ты хотела?
Выражение «кровавая шлюха» всегда заставляет меня
вздрагивать. Его обычно применяют к матерям-одиночкам из числа дампиров,
которые предпочли не становиться стражами, а растить своих детей. У этих женщин
часто случаются кратковременные любовные связи с моройскими мужчинами, за что
их все презирают — хотя и понимают, что ничего другого у них быть не может,
поскольку женятся моройские мужчины обычно на моройских же женщинах. Само
выражение «кровавая шлюха» основано на том факте, что некоторые
женщины-дампиры, занимаясь сексом, позволяют мужчинам пить свою кровь. В нашем
мире можно пить только человеческую кровь. Когда такое позволяет дампир, это
считается грязным и извращенным, в особенности во время секса. Полагаю, на
самом деле так поступают лишь немногие женщины-дампиры, но, как часто бывает,
выражение совершенно несправедливо применяется ко всем. Когда мы были в бегах,
я давала свою кровь Лиссе, и, хотя этого требовала необходимость, клеймо все
еще оставалось на мне.
— Нет. Конечно, я не хотела бы стать кровавой
шлюхой. — Мое дыхание участилось. — И они вовсе не все такие.
— Они сами создали себе такую репутацию, —
проворчала она. Я увернулась от удара. — Им следовало выполнять свой долг
стражей, а не развлекаться и заводить случайные связи с мороями.
— Они растят своих детей! — Мне хотелось
выкрикнуть эти слова, но жаль было зря расходовать кислород. — То есть
делают то, о чем ты понятия не имеешь. Кроме того, чем, собственно, ты
отличаешься от них? Что-то я не вижу кольца на твоем пальце. Разве мой папа не
был для тебя просто «случайной связью»?
Ее лицо окаменело, что говорило о многом, учитывая, что она
уже избивала свою дочь.
— А вот это, — натянуто сказала она, — из
разряда того, о чем ты понятия не имеешь. Очко.
Я вздрогнула от удара, но порадовалась тому, что сумела
задеть ее за живое. Я действительно понятия не имею, кто мой отец, он турок —
вот единственное, что я знаю. Пусть у меня соблазнительная фигура и красивое
лицо матери — хотя я не без самодовольства могу утверждать, что сейчас я
гораздо красивее, — но у меня смугловатая кожа, темные волосы и глаза.
— Как это произошло? — продолжала я. — Тебя
направили в Турцию? Ты встретила его на местном базаре? Или случилось что-то
более недостойное? Может, ты проштудировала всего Дарвина и отобрала парня,
способного передать твоему потомству гены воина? В смысле, мне известно, я у
тебя появилась только потому, что того требовал долг. Полагаю, ты приложила все
усилия, намереваясь вручить стражам лучший экземпляр, на который была способна.
— Розмари, — предостерегающе сказала она сквозь
стиснутые зубы, — хотя бы раз в жизни, заткнись.
— Почему? Разве я порочу твою драгоценную репутацию?
Сама сказала мне: ты ничем не отличаешься от других дампиров. Ты просто поимела
его и…
Недаром говорят: «Гордыня до добра не доводит». Я была
настолько захвачена собственной победоносной дерзостью, что перестала следить
за своими ногами и оказалась слишком близко к красной линии. Переступить через
нее означало лишнее очко не в мою пользу, поэтому я постаралась не сделать
этого и одновременно продолжала увертываться от матери. К несчастью, удалось
лишь одно. Ее кулак обрушился на меня быстро и сильно — и, самое главное, чуть
выше того уровня, который, согласно правилам тренировочных боев, считается
допустимым. Он врезался мне в лицо с силой небольшого катка, и я упала
навзничь, больно ударившись о пол сначала спиной, а потом головой. И меня
выбросило за линию. Проклятье!
Боль расколола затылок, из глаз посыпались искры. Мать
мгновенно склонилась надо мной.
— Роза? Роза? Ты в порядке?
Ее голос звучал хрипло и яростно. Мир вокруг поплыл.
Потом появились какие-то люди, и я оказалась в академической
больнице. Там мне посветили в глаза и начали задавать совершенно идиотские вопросы.
— Как тебя зовут?
— Что?
Я сощурилась от яркого света.
— Назови свое имя.
Я узнала доктора Олендзки.
— Вы знаете мое имя.
— Я хочу, чтобы ты произнесла его.
— Роза. Роза Хэзевей.
— Ты помнишь, когда твой день рождения?
— Конечно. Почему вы задаете такие тупые вопросы? Вы
потеряли мою историю болезни?
Доктор Олендзки раздраженно вздохнула и отошла, унеся с
собой режущий глаза яркий свет.
— Думаю, с ней все нормально, — сказала она
кому-то. — Я хочу подержать ее здесь до конца школьного Дня, желая
убедиться, что сотрясения мозга нет.
Весь день я то спала, то просыпалась. Доктор Олендзки
продолжала приставать ко мне со своими тестами. Еще она дала мне пузырь со
льдом и велела прикладывать к лицу. Когда уроки в Академии закончились, она
сочла возможным отпустить меня.
