Это был первый раз, когда я услышала неуверенность в ее
голосе. И возможно, страх.
— Мия сказала, ты хочешь видеть меня. — Я не
отвечала и не смотрела на нее. — Что… Что тебе нужно?
Я не знала, что мне нужно. Не знала. Жжение в глазах стало
нестерпимым, и, не успев осознать этого, я расплакалась. Мучительные рыдания
сотрясали все тело. Долго сдерживаемые слезы хлынули наружу. Страх и печаль,
которые я загоняла в глубину, вырвались на волю с такой силой, что я едва могла
дышать.
Мать обняла меня, и, спрятав лицо на ее груди, я разрыдалась
еще сильнее.
— Я понимаю, — мягко говорила она, крепко обнимая
меня. — Я понимаю.
Двадцать три
В день церемонии молний заметно потеплело. Фактически стало
так тепло, что большая часть снега у кампуса растаяла и вокруг каменных зданий
Академии побежали узенькие серебристые ручьи. До конца зимы еще далеко, и я
понимала, в ближайшие дни все снова замерзнет. Сейчас, однако, ощущение было
такое, будто весь мир плачет. Для меня инцидент в Спокане обернулся
незначительными синяками и порезами. Хуже обстояло дело с ожогами, возникшими
при расплавлении гибких наручников. Однако труднее всего справиться со смертью,
причиной которой я стала, и смертью, которую видела. Больше всего мне хотелось
съежиться где-нибудь в укромном месте и не разговаривать ни с кем, кроме, может
быть, Лиссы. Однако на четвертый день после возвращения в Академию меня нашла
мать и сказала, что настало время нанесения знаков.
Я даже не сразу поняла, о чем она толкует. Но потом до меня
дошло: обезглавив двух стригоев, я заработала две татуировки в виде молнии. Мои
первые. Я была ошеломлена. Всю жизнь, думая о себе в будущем исключительно как
о страже, я предвкушала получение этих знаков. Воспринимала их как символы
почета. Но теперь? Теперь они, главным образом, станут напоминанием о том, что
я хотела забыть.
Церемония происходила в здании стражей, в большом зале,
используемом для собраний и банкетов. Ничего общего с огромным обеденным залом
на лыжной базе — все сугубо функционально, практично; в общем, отвечало духу
стражей. Голубовато-серый ковер, без ворса, тканый. Белые стены с черно-белыми
фотографиями Академии Святого Владимира в разные периоды ее существования.
Никаких других украшений или фанфар, и тем не менее торжественность, даже мощь
момента ощущалась. Присутствовали все стражи кампуса — кроме новичков. Они
ходили по залу, собираясь группками, но почти не разговаривая. Когда церемония
началась, они безо всяких указаний выстроились рядами, не спуская с меня
взглядов.
Я сидела на стуле в углу зала, наклонившись вперед и,
соответственно, свесив на лицо волосы. За моей спиной страж по имени Лионель
поднес татуировочную иглу к шее. Я знала его все время, что была в Академии, но
никогда не предполагала, что именно он наносит знаки молнии.
Прежде чем начать, он негромко переговорил с моей матерью и
Альбертой.
— У нее нет знака обещания, — сказал он. —
Она ведь еще не закончила школу.
— Такое бывает, — ответила Альберта. — Она
убила двоих. Делай молнии, а знак обещания она получит позже.
Я, в общем-то, регулярно загоняю себя в ситуации, когда
испытываю боль, и никак не ожидала, что нанесение татуировок — такое
мучительное дело. Но прикусила губы и не издала ни звука, пока Лионель делал
свое дело. Процесс, казалось, длился целую вечность. Покончив с ним, Лионель
протянул мне два зеркала, и не без труда я ухитрилась увидеть свою шею сзади.
Там, на покрасневшей и чувствительной коже, появились теперь два крошечных
черных знака, бок о бок. Слово «молния» мы произносим по-русски, но знаем, что оно
означает: именно это и символизировала зазубренная форма знаков. Два знака:
один за Исайю, второй за Елену.
После того как я рассмотрела их, Лионель наложил мне на шею
повязку и проинструктировал, как ухаживать за ними, пока они не заживут.
Большую часть советов я пропустила мимо ушей, но решила, что смогу переспросить
позже. Я все еще была в некотором роде в шоке от происшедшего. Потом все
собравшиеся в зале стражи подходили ко мне по одному и выражали свое
расположение — объятием, поцелуем в щеку или добрыми словами.
— Приветствуем тебя в наших рядах, — произнесла
Альберта и крепко обняла меня.
Ее загрубелое лицо приобрело необычно мягкое выражение.
Когда подошла очередь Дмитрия, он не сказал ни слова, но, как обычно, его глаза
выражали все — и гордость, и нежность; я с трудом сдержала слезы. Он мягко
коснулся моей щеки, кивнул и отошел. Когда Стэн — инструктор, с которым я имела
стычки с самого первого моего дня в Академии, — обнял меня и сказал:
«Теперь ты одна из нас. Я всегда знал, что ты будешь среди лучших», — я
чуть не потеряла сознание.
А потом, когда ко мне подошла мать, я, как ни старалась, не
смогла сдержать слез. Она вытерла их и мягко провела пальцами по моей шее.
— Никогда не забывай, — сказала она.
Никто не поздравлял меня, и я была рада.
Смерть — не то, из-за чего можно приходить в иосторг.
Когда все закончилось, настала очередь угощения. Я подошла к
сервировочному столу и положила себе на тарелку миниатюрные тарталетки с фетой
и кусок мангового пудинга. Съела все, практически не чувствуя вкуса пищи, и
отвечала на вопросы, наполовину не осознавая, что говорю. Я была «робот Роза»,
выполняющий то, что от него ждут. Кожа на шее горела от татуировок, а
внутренним взором я все время видела голубые глаза Мейсона и красные Исайи.
Меня не покидало чувство вины за то, что я не в состоянии
по-настоящему радоваться в свой Большой День, но испытала облегчение, когда
наконец люди начали расходиться. Уходя, они говорили слова прощания, и тут ко
мне подошла мать. Если не считать сказанного на сегодняшней церемонии, мы мало
с ней разговаривали с того момента, как я разрыдалась в самолете. Я все еще
испытывала по этому поводу какое-то странное чувство… и отчасти смущение. Она
никогда не упоминала о том случае, и все же природа наших взаимоотношений
совсем чуть-чуть, но изменилась. Мы не стали близкими друзьями… но и врагами
больше не были.
— Лорд Селски скоро уезжает, — сообщила она, когда
мы стояли у входа в здание неподалеку от того места, где я накричала на нее в
тот первый день, когда мы разговаривали. — Значит, и я тоже.
— Понимаю.
Вопрос о том, чтобы она осталась, даже не возникал. Такова
жизнь. Страж там, где его морой. Они важнее. Она устремила на меня задумчивый
взгляд карих глаз. Впервые за долгое время возникло ощущение, что мы смотрим
глаза в. глаза, раньше мне всегда казалось, что она глядит на меня сверху вниз.
Сейчас мне не хватало до ее роста всего полфута.
— Ты все сделала хорошо, — заявила она
наконец. — Учитывая обстоятельства.
Это был лишь наполовину комплимент, но большего я и не
заслуживала. Теперь я понимала все промахи и ошибки, приведшие к событиям в
доме Исайи. В некоторых виновата я, в некоторых нет. Хотелось бы мне изменить
кое-что из того, что я сделала, но мать была права: в конце концов, я сделала
лучшее, что смогла.
