Когда оба получили свое, мистер Айронз вновь взялся за пуговицы, а его супруга постепенно отдышалась. На этот раз, однако, она была напугана изрядно — слишком сильно, чтобы даже закатить истерику, ибо у нее не было уверенности, что мистер Айронз, застегнув пуговицы на левой гамаше
{167}, не примется за прежнее, чем и поставит точку в их совместной супружеской жизни.
Поэтому миссис Айронз (она дрожала с ног до головы и от испуга не решалась даже заплакать), сцепив руки, стала умолять Айронза (а о его немалой физической силе она до сих пор даже не подозревала) сохранить ей жизнь, а ее побледневший супруг, обернувшись, окинул ее злобным взглядом и тем поверг в оцепенение, что тоже было для нее внове, — словом, мистер Айронз предстал перед нею в совершенно неожиданном свете.
Покончив с гамашами, клерк выпрямил свою гибкую фигуру, поднес кулак к лицу супруги и дал ей краткое наставление, суть которого сводилась к следующему: ей нужно лежать до утра в постели тихо как мышь, а иначе он из нее вышибет дух, пусть даже его потом отправят за это на виселицу. Затем мистер Айронз задернул полог и на некоторое время скрылся из поля зрения супруги.
Глава LXX
КЕДРОВУЮ ГОСТИНУЮ ДОМА С ЧЕРЕПИЧНОЙ КРЫШЕЙ ПОСЕЩАЕТ НЕОЖИДАННЫЙ ВИЗИТЕР;
ПРИОТКРЫВАЕТСЯ ЗАВЕСА НАД ИСТОРИЕЙ С МИСТЕРОМ БОКЛЕРОМ И ГЕРАЛЬДИЧЕСКОЙ ЛИЛИЕЙ
Все вышеописанное, а также явление призрака в Мельницах пришлось на одну и ту же, поистине ужасную, ночь. Можно было подумать, что в дело вмешался сам дьявол, ибо в тот же час в кедровой гостиной Дома с Черепичной Крышей также приключилось нечто неожиданное.
Известен ли вам хотя бы один джентльмен, лишившийся состояния и положения в обществе и желающий восстановить свои права, который не пользовался бы при этом услугами какого-либо знатока юриспруденции? Мистер Мервин, разумеется, имел такого советника и платил за эту роскошь сообразно тогдашним обычаям. То и дело из Дома с Черепичной Крышей уходили депеши, которые были адресованы одному весьма солидному лондонскому поверенному; иногда в них содержалось немало ценных сведений, а иногда — лишь ряд вопросов. Нынче ночью под звуки разгулявшейся бури Мервин как раз сочинял одно из таких посланий, для чего ему пришлось провести тягостные часы за изучением множества писем и прочих бумаг из связок, которые громоздились у его письменного стола (все эти документы навевали зловещие, пугающие мысли).
Ума не приложу, почему за подобными монотонными ночными трудами в одиночестве время течет так быстро. Как бывает в схожих обстоятельствах со многими, Мервин, поглядев на часы, удивился: оказалось, полночь давно уже миновала. Со вздохом он откинулся на спинку кресла и стал думать о том, как бесплодно проходит его жизнь. Он прислушался и с изумлением обнаружил, что, пока он спокойно и без помех трудился над своей длинной грамотой, за окном с бешеным неистовством завывала буря.
Внезапные, исполненные дикой, сверхъестественной ярости порывы, которые нарастали и сливались в ураган, увлекли воображение Мервина в причудливое странствие через темноту. Иногда там раздавался лай адских псов и протяжные крики души, спасающейся от них бегством. Временами же слышались громоподобный рев океана и мириадоголосый хор терпящих бедствие моряков. Старый дом содрогался под напором от фундамента до карниза. Затем следовала передышка — и новые порывы, и бешеные стуки и завывания в оконных рамах.
Мервин позволил своему Пегасу расправить на ветру крылья и смешался с дикой толпой, населявшей темноту, а говоря проще — отдался во власть призрачных фантазий, навеянных ночью, бурей и этим домом, и испытывал ужас не без примеси наслаждения. В один из недолгих промежутков затишья раздался резкий и отчетливый стук в оконное стекло. Мервин с содроганием вспомнил старый рассказ о призрачной руке, тревожившей здешних обитателей, и о том, что проделки ее начались с этого самого окна.
Да, без сомнения, он слышал нетерпеливые постукивания костяшками пальцев в оконное стекло.
Эти звуки очень удачно вплетались в ткань той мечты или поэмы, которой мистер Мервин отчасти развлекался, а отчасти щекотал себе нервы; однако если загадочные явления приходят незваными и неподконтрольны нашей фантазии и воле, то ощущения при этом возникают совершенно иные. Не успев опомниться, Мервин вскочил на ноги и с ужасом, не столь приятным, как прежний, стал прислушиваться и всматриваться в окно, откуда донеслись постукивания. Но снова налетела буря, и в ее яростном шуме утонули все прочие звуки.
Будь мистер Мервин достаточно напуган, он бы поспешил укрыться в спальне; если бы он не испугался вовсе, он бы вернулся в кресло и позволил своим мыслям течь по прежнему руслу. Но Мервин взял в руку свечу и слегка приоткрыл ставень. Однако снег ложился на стекло сплошным белым занавесом, который отражал свет свечи и прятал от глаз все, что было снаружи. Пока Мервин пытался проникнуть взглядом за эту совершенно непроницаемую пелену, на стекло с той стороны внезапно легла чья-то ладонь и начала быстро соскребать снег, словно стараясь расчистить себе глазок для наблюдения.
В этот раз появлением руки дело не ограничилось: вслед за рукой к стеклу прижалось лицо… это не было лицо Наттера… нет… это было лицо Айронза… бледное, со сверкающими глазами и синим подбородком; мокрые волосы липли под ветром к оконному стеклу.
Опершись коленом о наружный подоконник, Айронз отчаянно кивал Мервину, смахивал с окна снег и указывал на заднюю дверь; чуть ли не касаясь губами стекла, он кричал: «Впустите». Из-за рева бури Мервин почти не слышал слов, но угадал их значение по жестам, которые также едва мог разобрать.
Не колеблясь ни мгновения, Мервин спустился, оставил свечу на столике в передней и отодвинул засовы; в открытую дверь, вместе с буйным порывом ветра, ворвался Айронз, окруженный снежным вихрем; полы одежды хлестали его по лицу; вдали, в глубине дома, захлопали двери.
Мервин запер дверь. Айронз стоял, всклокоченный, потрепанный непогодой, в заснеженной мокрой накидке, и готовился объяснить свое очередное появление в Доме с Черепичной Крышей.
— А! Глазам своим не верю! — Мервин немного помолчал, а затем, думая лишь о том, что интересовало его в первую очередь, взволнованно воскликнул: — Во имя Неба, вы пришли рассказать мне все, что знаете?
— Быть может… но нет, — ответил клерк, — не уверен; я вам скажу кое-что. Видите ли, я уезжаю и зашел сюда по пути; я скажу больше, чем в прошлый раз, но не все… пока что не все.
— Уезжаете? И куда? Каковы ваши планы?
— Планы?.. У меня нет планов. Куда?.. Никуда… куда угодно. Я уезжаю — вот и все.
— Вы покидаете эти места?.. И никогда не вернетесь?
— Я уезжаю сегодня; доктор — пастор Уолсингем — меня отпустил. Отчего вы так смотрите, сэр? Вы что, думаете, я кого-нибудь убил? Нет, но если бы остался, может быть, и пришлось бы. — И мистер Айронз издал испуганный, полубезумный смешок. — Я уезжаю ненадолго, на две недели или около того, пока дела не утрясутся, — не введи нас во искушение — в Маллингар или еще куда-нибудь; я просто не хочу больше торчать у самых адских врат, где дьяволу ничего не стоит дотянуться до меня своей длинной рукой.
