Услышав «взялся его пользовать», доктор пробормотал что-то себе под нос, не для посторонних ушей.
— А теперь, дорогая Лилиас, нам нужен твой отец. Пусть пойдет с нами помолиться у кровати страдальца. Он в кабинете?
— Нет, я жду его только завтра утром.
— Бог мой! — вскричала тетя Бекки с такой досадой, с какой к Богу не обращаются. — И некому в приходе твоего отца даровать умирающему последнее утешение… да, он умирает, и нужен священник, чтоб с ним помолиться, а пастора и след простыл. Хорошо же это характеризует доктора Уолсингема!
— Доктор Уолсингем — самый лучший пастор в мире, и нет никого святее его и благородней, — воскликнула храбрая маленькая Лили и, как затравленная лань, устремила прямо в лицо тете Бекки безумный, испуганный взгляд; щеки ее вспыхнули, а чело засияло, как звезда, прекрасным светом истины.
Мгновение казалось, что вот-вот грянет битва, но тут губы старшей дамы тронула чудная улыбка; тетушка Бекки слегка потрепала Лилиас по щеке и, покачав головой, произнесла:
— Дерзкая девчонка!
— А вы, — сказала Лили, обняв ее за шею, — вы моя родная тетя Бекки, и второй такой душечки во всем мире нет!
И вот, как говорит Джон Беньян, «в их глазах выступила влага»
{104}, обе они засмеялись, потом расцеловались и полюбили друг друга еще крепче, чем прежде. Так всегда заканчивались их мимолетные ссоры.
— Ну что ж, доктор, сделаем что можем. — Тетя Бекки смерила медика значительным взглядом. — Почему бы вам не прочесть — одолжи нам молитвенник, дорогая, — одну-две краткие молитвы и «Отче наш»?..
— Но, дорогая мадам, этот малый зовет короля Людовика, индейцев (как говорит Доминик), и духов, и констеблей, и чертей, и еще того хуже… его не спасешь ничем, кроме пунша и настойки опия. Не ищите молитвенник, мисс Лили… проку от него не будет, миссис Чэттесуорт! Клянусь вам, мадам, Дулан ни слова из него не разберет.
Дело было в том, что доктор опасался, как бы тетя Ребекка не принудила его совершить обряд вместо священника; он представил себе, как члены клуба, а также «Олдермены Скиннерз Элли», прознав о происшедшем, станут трактовать его не так серьезно, как хотелось бы.
Тогда тетя Бекки, с разрешения Лили, призвала в гостиную Доминика, чтобы он дал показания относительно вменяемости Пата Дулана, и честный лакей без колебаний провозгласил, что он определенно non compos.
[39]
— Хорошенькое дело, клянусь Юпитером, читать молитвы с парнем, пьяным в стельку и полоумным как мартовский заяц
{105}, дорогая мадам! — шепнул медик, обращаясь к Лилиас.
— И, Лили, дорогая, бедная Гертруда осталась совсем одна, так что будет очень мило с твоей стороны, если ты пойдешь в Белмонт попить с нею чаю. Но ты, кажется, простужена и боишься выходить?
Она не боится, она уже выходила сегодня, и прогулка пошла ей на пользу; и какая добрая тетя Бекки, что об этом подумала, ведь и ей тоже одиноко. И вот старшая мисс Чэттесуорт удалилась с доктором и Домиником, чтобы исполнить долг милосердия (у каждого, правда, было на этот счет свое мнение), а Лили послала в город за носильщиками портшеза Питером Брайаном и Ларри Фуа — двуногими лошадками, как называл их Тул.
Глава XXXVI
КАК МИСС ЛИЛИАС ПОСЕТИЛА БЕЛМОНТ И ЗАМЕТИЛА В ТЕНИ У ОКНА СТРАННУЮ ТРЕУГОЛКУ
В те времена в холле каждого приличного дома имелся портшез — собственность хозяйки. Прибыли носильщики и приладили к портшезу шесты; верный Джон Трейси облачился в коричневый, отделанный белыми кружевами сюртук и взял трость (в фонаре надобности не было, поскольку лила свой нежный, приятный свет луна), а мисс Лилиас Уолсингем надела на свою хорошенькую головку красный капюшон и забралась в портшез; дверцу закрыли, натянули крышу, и ноша ничуть не обременила носильщиков. Столь многое нужно было передумать и рассказать о сегодняшних приключениях, что, очутившись в аллее под сенью тополей, Лилиас удивилась: ей казалось, впереди еще добрая половина пути; из окошка было видно, как гостеприимный дом распростер навстречу свой белый фасад, словно желая заключить ее в объятия.
Дверь холла была приоткрыта, хотя стемнело уже давно. С тихим ворчанием, непрестанно принюхиваясь, подскочили собаки и тут же завиляли хвостами: с носильщиками и Джоном Трейси они были друзья и Лилиас тоже любили. В холле Лилиас вышла из портшеза и повернула направо, в прилегающую комнатушку, открыла дверь следующей, большой комнаты — свечи не горели, там было почти совсем темно — и увидела Гертруду, которая стояла у окна, выходившего на лужайку и реку. Фасад, обращенный к реке, был погружен в тень, но Лилиас разглядела, что окно открыто. Ей казалось, что Гертруда стоит лицом к ней, но почему-то не двигается с места. Удивляясь, почему Гертруда ее не встречает, Лилиас подошла ближе и, неприятно пораженная, застыла: ей послышался шепот, а за окном ясно виднелась человеческая фигура; незнакомец, закутанный, вероятно, в плащ, опирался на подоконник и — как почудилось Лилиас — держал Гертруду за руку.
Особенно врезался Лилиас в память резкий контур треуголки и ощущение, что такой шляпы — с непривычным образом обжатыми углами — ей раньше в чейплизодском приходе встречать не доводилось.
Лили попятилась, Гертруда тут же обернулась и, заметив ее, негромко вскрикнула.
— Это я, Гертруда, дорогая… Лили… Лили Уолсингем, — сказала Лилиас, испуганная не меньше Гертруды, — я вернусь чуть позже.
Она видела, как фигура за окном поспешно скользнула в сторону вдоль стены.
— Лили… Лили, дорогая; нет, не уходи… я тебя не ждала. — Гертруда внезапно умолкла; затем так же внезапно сказала: — Я тебе очень рада, Лили. — Она опустила оконную раму и после новой паузы произнесла: — Пойдем лучше в гостиную, и… и… Лили, дорогая, я очень тебе рада. Ты поправилась?
Она взяла Лили за руку и поцеловала.
Маленькая Лили от крайнего смущения за все это время не произнесла ни слова. Сердце ее в странном испуге колотилось, и ей казалось, что холодная рука Гертруды трепещет в ее ладони.
— Да, дорогая, конечно же пойдем в гостиную.
И юные леди молча, рука об руку пошли наверх.
— Тетя Бекки отправилась довольно далеко — к своему больному пенсионеру. Вернется она не раньше чем через час.
— Да, Гертруда, дорогая… я знаю… она ко мне заходила; сама я сюда не собиралась, это она меня попросила и… и…
Лилиас остановилась, поняв, что оправдывается за вторжение. Она ощутила, что между нею и подругой внезапно разверзлась пропасть, и это ее потрясло. Было мучительно сознавать, что прежняя девическая взаимная доверчивость ушла навсегда: недавнее происшествие, перемена в облике Гертруды и их враз изменившиеся взаимоотношения — все представлялось страшным сном.
