Дело кончилось тем, что при встрече оба джентльмена стали вести себя так, как я описал выше; Наттер также проявлял все большую неприязнь. После приезда Дейнджерфилда, когда Стерк, с намерением подсидеть Наттера, начал открыто добиваться расположения лорда Каслмэлларда, Наттер и Стерк перестали друг с другом разговаривать. Завидев Наттера, Стерк, будучи выше ростом, принимался разглядывать какой-нибудь отдаленный предмет за его спиной; что касается Наттера, то лицо этого низкорослого джентльмена в то же мгновение темнело — на него набегала тень, затем еще одна — и оно уподоблялось грозовой туче; Наттер не только не удостаивал ни единым словом Стерка — он вообще редко открывал рот в его присутствии.
В то время как часть конфликтов принимала все более ожесточенный характер, другие, в истинно христианском духе, мирно уладились; я говорю прежде всего о ссоре Наттера и О'Флаэрти. Вечером после их памятной встречи на Пятнадцати Акрах Паддок обедал в гостях, а О'Флаэрти был слишком изнурен, чтобы предпринять шаги, ведущие к лучшему взаимопониманию. Однако через сутки, когда члены клуба собрались в гостиной короля Вильгельма на торжественный ужин, все было подготовлено (с согласия Наттера) к публичному примирению в лучших традициях джентльменства; соответственно, к девяти часам, когда ожидалось прибытие Наттера, в просторную гостиную с подобающей важностью и помпой вступил Паддок; за ним следовал О'Флаэрти, готовый произнести речь.
С порога они услышали многоголосый хохот, стук и бурные веселые овации; в середине комнаты на полу сидел, обхватив колени. Том Тул, рядом валялась обнаженная шпага; глаза доктора были заведены к потолку, а чудаковатую физиономию исказила такая неописуемо смешная гримаса, что Паддок едва не прыснул самым неподобающим образом.
К счастью, Деврё, сидевший у двери, заметил их появление и громко объявил:
— Лейтенант Паддок, эсквайр, и лейтенант-фейерверкер О'Флаэрти.
Ибо хотя Цыган Деврё ничего не имел против небольшого скандала, ему все же не улыбалось стать свидетелем слишком уж бурного выяснения отношений, к каковому неминуемо привела бы шутка, касающаяся недавней битвы на Пятнадцати Акрах и нацеленная, следовательно, в самое больное место фейерверкера О'Флаэрти (уроженца Галлоуэя, между прочим).
Тул мгновенно вскочил на ноги, поправил парик и встретил вошедших сугубо чинным, но несколько настороженным взглядом, что вызвало у членов клуба сдержанное веселье.
Мир и спокойствие деревенских обитателей спасло то, что О'Флаэрти готовился произнести небольшую речь, а в таких обстоятельствах рассудок если и служил ему, то лишь наполовину. И все же, отдавая себе отчет в некоторой щекотливости своего положения, фейерверкер усмотрел в общем гуле и лицах присутствующих нечто для себя обидное и сказал Деврё (достаточно громко, чтобы слышал Тул):
— Удостойте нас с прапорщиком Паддоком знать, что за комедиант здесь ломал комедию, а то мы, как ни жаль, немного опоздали.
— Выбирайте выражения, сэр, — взвился маленький доктор, который был задиристый петушок.
— В самом деле, какой ко-медиант, какая ко-медия, — вмешался Деврё. — Ко-медик, ко-медицина — вот как следует выражаться. Но позвольте мне поговорить о вещах более серьезных. Я имею поручение, лейтенант Паддок и лейтенант О'Флаэрти (Деврё отвесил каждому по поклону), от мистера Мэхони, который в недавних событиях выступал секундантом со стороны мистера Наттера; он лишен возможности присутствовать на нашей сегодняшней, весьма приятной — как все мы надеемся — встрече и поэтому просит принять его нижайшие извинения. Наш достопочтенный друг отец Роуч, у которого мистер Мэхони имел честь пребывать в гостях, сможет сообщить точнее, в чем заключается неотложное дело, вынудившее его уехать.
Отец Роуч посылал Деврё укоризненные взгляды, но, несмотря на это, бесчувственный капитан завершил речь жестом и поклоном в сторону достойного клирика, а затем тут же сел, оставив его в фокусе всеобщего внимания.
Правда заключалась в том, что тем утром, в неприлично ранний час, в жилище преподобного отца проникли хитростью бейлифы
{106} — было их трое, поскольку вылазка почиталась небезопасной, — и схватили мирно почивавшего благородного Патрика Мэхони, к ужасу простодушной служанки, которая их впустила. Честный отец Роуч желал показать, что не намерен давать гостя в обиду. Заслышав шум, его преподобие сразу заподозрил причину (опасаясь такого же рода неприятностей, Пат бежал из графства Керри); он грузно выпрыгнул из постели, затем, не сумев найти в темноте одежду, схватил стихарь, который всегда лежал у изголовья, в шкафу на полке, и молниеносно облачился; при этом полетел на пол двух с половиной фунтовый кусок наилучшего бекона, запрятанный в складках священного одеяния — там он хранился, скрытый от домашних грабителей женского пола, и в часы веселья хозяин с гостем услаждали себя ломтиками этого лакомства.
К тому времени ставни в спальне бедного мистера Мэхони были уже открыты, и в сером утреннем свете в комнату угрожающе вплыла мрачная фигура отца Роуча, облаченного в стихарь. Бейлифы, однако, были парни отборные: широкоплечие, настоящие атлеты; устрашающий вид имели к тому же их дубинки. Veni, vidi, victus sum!
[40]
{107} Один взгляд убедил святого отца в том, что все потеряно.
— Благослови тебя Бог, Пег Финиган! Это ты их впустила? — яростно прошипел его преподобие.
— Кто предъявитель иска? — осведомился, восседая среди одеял, благородный разбойник.
— Миссис Элизабет Вулли, вдова и душеприказчица покойного мистера Тимотеуса Вулли, портного с Хай-стрит в Дублине, — ответствовал корифей чиновничьего хора.
— Вулли… так я и знал, — простонал арестованный. — Ну и сидела бы себе в улье, чтоб ей провалиться!
И его повели, к огорчению добродушного священнослужителя, который старался, однако, держаться оптимистом и уверял, что все уладится и Пат Мэхони возвратится под его кров не позднее нынешнего вечера.
— Мне… в точности… неизвестна суть дела, джентльмены, — в мучительном колебании произнес отец Роуч.
— Во всяком случае, оно срочное, так ведь? — подсказал Деврё.
— Срочное… да, конечно… и…
— И на вызов невозможно было ответить отказом… он ведь поступил от дамы? Я знаю об этом с ваших слов, отец Роуч, — настаивал Деврё.
— От… от дамы… э… да, конечно.
— Дама эта — вдова? — осведомился Деврё.
— Несомненно, вдова.
— Ничего больше не добавляйте, сэр, — вмешался маленький Паддок, к несказанному облегчению преподобного отца, который вновь бросил укоризненный взгляд на Деврё и что-то возмущенно буркнул себе под нос. — Я совершенно удовлетворен, и лейтенант О'Флаэрти — беру на себя смелость предположить — тоже.
— Не собирается ли он что-нибудь сказать Наттеру? — задал вопрос Деврё.
