Доктор Барлоу подняла руку, и лори, по-обезьяньи повисев на одной лапке, спрыгнул на ладонь ученой леди и ловко вскарабкался ей на плечо.
— Мистер Шарп, — еще раз сказала зверушка.
— «Мистер» Шарп, — поправил Бовриль, и оба собрата захихикали — один начал, другой подхватил.
— Почему он все время смеется? — удивилась ученая леди.
— Понятия не имею, — призналась Дэрин. — Может, в голову чего пришло?
— Революция, — заявил на это Бовриль.
Дэрин покосилась: прежде зверек не нес отсебятины.
Новая зверушка с видимым смаком повторила это слово, катая его на языке, и в свою очередь произнесла:
— Баланс сил.
Бовриль на это хихикнул и с готовностью повторил.
Глаза у Дэрин все сильнее лезли на лоб: приходя друг от друга в восторг, оба существа затрещали без умолку, повторяя всевозможную чушь. Отдельные слова постепенно сменились потоком фраз на английском, немецком, армянском, турецком и еще бог весть на каких наречиях.
Вскоре Бовриль уже выкладывал целые диалоги, которые Дэрин вела с Алеком, Лилит или Завеном, а его собрат вторил встречными тирадами голосом доктора Барлоу, среди которых проскальзывали даже фразы графа Фольгера!
— Прошу прощения, мэм, — ошарашенно прошептала Дэрин, — но что они такое выделывают?
Ученая леди в ответ улыбнулась.
— А то и выделывают, мой мальчик, что для них вполне естественно.
— Но ведь они фабрикаты! Что может быть естественно для них?
— Как что? Набираться проницательности, разумеется.
•ГЛАВА 43•
Наутро Алек получил разрешение увидеться с Фольгером. Когда часовой отступил в сторону, освобождая доступ в каюту ландграфа, Алек обратил внимание, что дверь не заперта. С ним и самим прошлой ночью обращались весьма учтиво, скорее как с гостем, чем как с пленником. Вероятно, за истекший месяц отношения между его людьми и пленившими их дарвинистами несколько смягчились.
Граф, судя по виду, чувствовал себя вполне комфортно. Он сидел за столом, завтракая яйцами всмятку и тостами, и, когда Алек вошел, даже не озаботился встать.
— Принц Александр, — встретил его Фольгер кивком.
— Граф, — поклонился Алек.
Фольгер, как ни в чем не бывало, продолжал намазывать маслом кусок тоста. Алек, стоя в ожидании, ощущал себя школьником, которого вызвали в учительскую для взыскания. В школу он, понятно, никогда не ходил, но каким-то образом взрослые, будь то наставники, родители, а то и бабушки-революционерки, находили способы выражать свою разочарованность, и способы эти были удивительно схожи. Вряд ли директора школ особо отличались в этом плане.
Наконец Алек со вздохом сказал:
— Я, пожалуй, начну. Это сэкономит время.
— Как вам будет угодно.
— Вы, вероятно, хотите сказать, что я совершил глупость, снова оказавшись в плену. Что вмешиваться в политику Османского государства было с моей стороны безумством. Что лучше б я тихо сидел где-нибудь в пустыне.
— Именно так, — кивнул Фольгер, возвращаясь к намазыванию тоста, причем с такой скрупулезностью, словно оставить свободным от масла хоть миллиметр поверхности было бы для графа непростительной оплошностью.
— Не вняв вашим советам, я рисковал своей жизнью и жизнью моих людей, — продолжал Алек. — По словам доктора Баска, Клопп поправляется довольно успешно, но я повел его и Бауэра в бой не на жизнь, а на смерть. Так что все могло обернуться куда хуже.
— Намного хуже, — сказал Фольгер и снова смолк.
— А еще я разбазарил все, что оставил мне отец. Замок, все ваши планы и, наконец, его золото.
Алек полез за пазуху своей летной куртки и нащупал зашитый там за краем подкладки тяжелый кругляш. Отодрав ткань, он вынул оставшееся золото и бросил на стол.
После месяца закупок специй и запчастей слиток оказался почти полностью сточен. Осталась лишь пластина с оттиснутым по центру габсбургским крестом, похожая на толстую шероховатую монету.
Фольгер удивленно заморгал, а Алек позволил себе улыбнуться. По крайней мере, хоть что-то вызвало наконец реакцию графа.
— Вы финансировали революцию целиком из своего кармана?
— Только заключительные штрихи: небольшая присыпка в виде специй. — Алек пожал плечами. — Похоже, революции — вещь дорогостоящая.
— Не знаю, я ими не интересуюсь в принципе.
— Ах да, конечно, — сказал Алек, — это вас, похоже, и злит. Что я покусился на установленный самим Богом порядок вещей, низложив братскую особу царственной крови? Что я забыл про заветную мечту революционеров: извести всех аристократов, в том числе и нас с вами?
Фольгер, откусив кусочек тоста, задумчиво пожевал и подлил себе еще кофе.
— Видимо, и это тоже, — произнес он. — Но вы забыли кое о чем еще.
Алек задумался было, что это еще за упущение, но затем махнул рукой. Взяв с подоконника чашку, он налил в нее кофе и сел за стол напротив Фольгера.
— Ну так просветите меня.
— Вы еще и спасли мне жизнь.
— Я — что? — не понял Алек.
— Если бы вы, согласно плану, исчезли куда-нибудь в пустыню, то пушка Теслы отправила бы нас с Хоффманом прямехонько на дно морское, заодно со всем остальным экипажем, — сказал граф, глядя себе в чашку. — Так что я вам обязан жизнью. Какой раздражающий поворот событий.
Свое удивление Алек скрыл за глотком кофе. А ведь и правда: вместе с «Левиафаном» оказался спасен и граф. Но действительно ли он благодарил Алека за участие в восстании комитета?
— Что, конечно, не отменяет вашей непроходимой глупости, — поспешил добавить Фольгер.
— Разумеется, нет, — с некоторым даже облегчением сказал Алек.
— И еще того, что вы у нас теперь в некотором роде знаменитость.
Фольгер выдвинул ящик стола и, вынув оттуда газету, кинул ее на стол.
Алек взглянул. Газета оказалась на английском. Это была «Нью-Йорк уорлд», на первой полосе которой красовалась его собственная фотография над передовицей за подписью «шефа стамбульского бюро» Эдди Мэлоуна.
Газета выпала из рук Алека обратно на стол. Прежде он никогда не видел своих фотоснимков, и впечатление было странным, все равно что смотреть на себя в застывшее зеркало.
— У меня что, в самом деле такие большие уши?
— Почти. И о чем вы только думали?
Подняв чашку, Алек уставился на свое искаженное отражение, поблескивающее на черной поверхности напитка. К насмешкам Фольгера он давно притерпелся, но вот это… Сейчас на него как будто бы любопытно таращился целый мир, и все секреты его семьи оказались выставлены напоказ.
