Нос не обманул его. На столе у матери красовалось блюдо с жаренной кусками рыбой. Хрустящая прозрачная кожица сочилась маслом, золотисто-розовое филе лукаво выглядывало из-под сухарно-лимонной панировки. Едва уловимый аромат посыпанного сверху укропа дополнял это кулинарное пиршество.
Молодой священник непроизвольно сглотнул.
Марше всегда удавалась рыба, не зря была она когда-то женой и матерью моряков. Петар не ел ничего морского с тех пор, как стал ионитом.
— Покушай, сынок. Разве в орденской трапезной кто-нибудь приготовит моему Петрачеку такую вкуснятину? Не бойся, никто не узнает.
Петар никак не мог разгадать, наигранным ли было то простодушие, с которым мать всякий раз ставила на стол его тарелку и столовый прибор. Манящий запах возвращал в счастливое детство…
— Мама, Бог узнает, — сказал он спокойно.
— Ничего — я попрошу Его, и Он простит моего сыночка. Последнего моего живого сыночка. Он сильно задолжал нам с тобой, Петрачек, поэтому простит.
Утро всегда начиналось так, с небольшими вариациями. Иногда Петар, одевшись, сразу выскальзывал за дверь — и по дороге корил себя за недостойное почтительного сына поведение. Иногда, отказавшись от еды, не спорил с матерью, а спокойно прощался, хоть это было и нелегко. Иногда просил не искушать его самого и не кощунствовать, ставя требования перед самим Богом…
Но сегодня решительно взял блюдо с рыбой, отнес его к кухонному шкафу и выставил на ледник.
— Мама, я есть не буду. И ты не ешь рыбы, мама! Сегодня канун дня Ионы-пророка, завтра флот выходит на Большую Бойню, — священник мотнул головой в сторону залива. Где-то там уже готовились к отплытию сотни кораблей, от громадных броненосцев до небольших пакетботов. — Ты забыла, что истинно верующие держат пост от рыбы, чтобы не разъярить китов и почтить память святого Ионы. Мама, ведь прежде ты не ела рыбы в этот день! Ты помнила, что за твой грех могут быть наказаны другие люди, моряки!
— Это пустяки, сынок, глупые выдумки, — безмятежно ответила мать. — Твой отец и братья сказали, что для китов не имеет никакого значения, едим ли мы рыбу.
— Мама… — почти простонал Петар, подыскивая возражения и с тоской сознавая, что для Марши они не значат ничего. В этот момент и звякнул дверной колокольчик.
Мать, походя отодвинув Петара, устремилась в прихожую. Щелкнули механические замки, и голос консьержки осведомился:
— Как нынче ваше здоровье, сударыня Марша?
— Спасибо, Ружена, неплохо для моих-то лет. А вы как себя чувствуете?
— Ах, сударыня Марша, эти туманы, матка боска… Где уж тут остаться здоровой, — немолодая консьержка чихнула. — Подскажите, пожалуйста, как у нас будет сегодня с погодой?
— Как сегодня с погодой? — эхом повторила мать и смолкла. Само молчание ее было сосредоточенным, словно она выглядывает в окно, пытаясь оценить низкие тучи и розовую полоску зари. Или прислушивается к чему-то, слышному издалека и только ей.
Петар прекрасно знал, что окна в прихожей не было.
— Ветер с моря, холодно, — мать будто повторяла за кем-то. — Днем, пожалуй, небо будет облачным, но без дождя. А вот к вечеру соберется дождь. Впрочем, возможно даже, что и снег.
— Ах, что вы, да неужели снег?! Первый в этом году, и именно сегодня, в канун Большой Бойни! — закудахтала консьержка.
— Да уж, задуши нас кальмар, — сказала мать все так же отрешенно. Петар даже не вздрогнул, услышав, как грубо выкатилось изо рта Марши любимое выражение отца. Пора было вмешаться, и он шагнул в прихожую:
— Доброго вам дня, сударыня Ружена, благослови вас Господь. Сегодня еще и канун великого праздника Ионы-пророка, так что надеюсь увидеть вас в церкви, самое время побывать у исповеди.
— Хорошо, Петрачек… то есть отец Петар, — консьержка попятилась назад, перекрывая массивной фигурой дверной проем. — А… когда сегодня вечерняя служба?
— Как обычно, сударыня Ружена, — прохладно улыбнулся молодой священник. — В девятнадцать часов. К исповеди можно подойти в любое время дня.
— Ясно, Петрач… отец Петар, — сказала консьержка, уже стоя на лестнице, но не осмеливаясь повернуться спиной. — Я пойду, пожалуй, там ведь люди могут…
— Конечно, сударыня Ружена, идите с Богом.
Но Петар и дверь не успел захлопнуть, как с лестницы раздался крик:
— Подожди-ка, Пет… ох, матка боска… Отец Петар, я ведь чего приходила-то: тебе пневма пришла, на-ка!
Пухлая рука просунулась меж дверью и косяком, выронила латунную капсулу пневмопочты. Петар едва успел подхватить, а по лестнице уже зачастили вниз шаги. С такой прытью, что по их звуку никто бы и не догадался ни о возрасте, ни о проблемах со здоровьем.
На капсуле, легко умещающейся в ладони, был выгравирован крест. Из церкви, значит, весточка. Тонкий листок, свернутый в трубочку внутри капсулы, нес на себе твердый разлапистый почерк дяди Томаша.
«Петар, поторопись — мне необходимо готовиться к совету, сменишь меня на утренней мессе и в исповедальне. Будь здесь как можно быстрее».
Да, сегодня к ночи должен был состояться ежегодный большой совет ордена ионитов. А до того каждому служителю церкви надлежало покаяться, чтобы на вечерней мессе получить причастие и благословение епископа. Видно, на дядюшку Томаша, как на помощника епископа, свалились срочные поручения. Время внизу листка свидетельствовало, что отправили его полчаса назад.
Это означало, что Петар опаздывает. Значит, к несчастью, придется идти по бульвару Честертона Брауна. Благо выйти можно хоть сию минуту, молодой священник уже одет как положено, разве только иссиня-черную форменную шляпу с широкими полями надеть.
И взять, пожалуй, зимнюю, утепленную. Марша-Синоптик, как прозвали мать соседи, с предсказаниями погоды не ошибалась. Откуда бы они к ней ни приходили.
Подростком Петар нарочно не слушал ее прогнозов, но с годами решил, что это пустая бравада. А уж дядюшка Томаш однозначно признавал протест Петара гордыней. «Марженка больна, конечно, но коль при всех наших стараниях Господь от этого не избавляет — стало быть, нужно так, Иона забери».
— Береги себя, мама, Господь с тобой, — перекрестил он старую женщину. — Будь осторожна и не ешь, пожалуйста, рыбы. Хоть просто ради меня.
— Это с тобой Господь, сынок, — отозвалась она. — Вернее, ты с Ним. И не бойся ничего, слышишь? Отец и братья передают, не бойся — уж тебя Он сохранит.
Петар, не отвечая, наклонился к щеке матери, но она вдруг заплакала, замахала на него руками и вытолкала прочь, на площадку. Истерически защелкали замки. Петар повертел в руках шляпу, раздумывая, постучаться ли в дверь. Расспросить бы, не случилось ли у матери чего плохого… Но время уже не позволяло.
Отчаянно махнув рукой, ионит начал спускаться по лестнице. Прикидывая на ходу: если идти по самому дальнему от канала краю бульвара, прямо под вязами, и смотреть только вперед… на канал не оглядываться… главное, не оглядываться на канал! Постараться найти взглядом крышу собора и только ее и держать в уме… Да, тогда он сможет дойти благополучно.
