— Могу я сказать слово в свою защиту? — прозвучал резкий голос из гущи ионитов. Поднялся тот самый молодой священник, который проявлял к Петару непонятную неприязнь. — Прежде всего, это была не рыба, а китовья печенка. Затем, мой духовный наставник, дон Марчелло, отпустил мне все грехи, наложив подобающую эпитимию.
Дон Марчелло уже воздвигся в первом ряду укоризненной статуей.
— Что, собственно, происходит здесь, братие? — обратился он к ионитам, нарочито не обращая внимания на дядюшку Томаша. — Пресвитер решил оказать протекцию своему племяннику и двигает его вверх всеми правдами и неправдами. Я говорю «неправдами», братие, потому что никто не знает доподлинно, что за беда имелась у диакона Петара и почему она исчезла… столь неожиданно и кстати.
Епископ движением руки остановил набычившегося пресвитера:
— Здесь не может быть никаких сомнений, я лично исповедал диакона Петара.
— … и при чем здесь рыба, братие? — нимало не растерявшись, дон Марчелло плавно перешел к другой теме. — Да, брат Мигель отведал китовьей печенки, чтобы поддержать свои силы перед паломничеством… Но разве кит — рыба?! Даже детская считалка, которую знает в Кето каждый ребенок, говорит, — дон Марчелло поднял палец, отбивая ритм: — «Кит — не рыба, это Зверь! Ты уж этому поверь!»
— С точки зрения устава ордена, разницы здесь нет, — упер дядя Томаш руки в бока. — Мы не едим ни рыбы, ни — тем паче! — китятины, чтобы почтить страдания пророка Ионы в китовьем чреве. На мой взгляд, достойной эпитимией за такое прегрешение против устава и духа — да, да, духа ордена! — может стать только отказ в паломничестве.
— С точки зрения устава, разницы, может, и нет, — дон Марчелло не собирался сдаваться. — Но есть с точки зрения истины. Если пресвитер погрешил против истины в одном — наверное, может погрешить и в другом?! Достоин ли выполнять столь важную миссию, как охрана душ наших доблестных моряков, этот человек?! — Длинная тень от указующего перста дона Марчелло уткнулась Петару в грудь. — Я не знаю, как он принимает исповеди, однако свидетельствую, братие, что своими глазами видел сегодня, как прихожанка вырвалась из его исповедальни, словно он… оскорблял ее, и, спотыкаясь, покинула собор!
— И я свидетельствую! — оживился в задних рядах брат Мигель. — Дама убегала от него, а он догонял ее, выкрикивая: «Слышите ли вы китов?!» — передразнил южанин.
— Конечно, конечно, — нарушитель устава ордена будет нам наилучший свидетель! — Даже неровный свет свечей не мог скрыть, как побагровело лицо дяди Томаша.
— Пусть скажет за себя диакон Петар, — предложил епископ.
Петар встал. Настал момент, когда он должен был рассказать, к чему пришел за сегодняшний долгий день, но собраться с мыслями было сложно.
— У прихожанки было сильное горе, о котором она так и не решилась мне поведать, — произнес он бесцветно.
— И при чем же здесь киты, достопочтенный диакон? — с сарказмом приподнял брови дон Марчелло.
— Киты при том, что я собираюсь сказать всем вам, братие, — нескладно ответил Петар. — Епископ, пресвитер, спасибо вам за доверие… И вы, дон Марчелло, не старайтесь о вашем… воспитаннике — я отклоняю предложение плыть с эскадрой.
— Слышите — он сам признал, что недостоин! — воскликнул брат Мигель ликующе. На дядю Петар пытался не смотреть.
— Я не признавал ничего такого, брат Мигель. Напротив, я хочу остаться в Кетополисе, потому что сейчас иониты важнее здесь, в городе, чем на флоте. И я прошу совет прислушаться к моим словам и сделать верные выводы.
Краем глаза он видел, как обмениваются жестами дядюшка Томаш и епископ. Голос главы ордена прогудел:
— Если вы уверены, — многозначительная пауза, — уверены, что знаете что-то, чего мы не учли — говорите, диакон, мы слушаем.
— Наш орден действует во имя святого пророка Ионы, — начал Петар. — Мореходы чтут нас, надеясь, что покровительство святого поможет им спастись на море, и мы их поддерживаем в этой мысли… Но вспомните, братие, ведь каждый из нас знает книгу пророка наизусть: спасение Ионы из чрева кита есть лишь часть истории. За что кит поглотил Иону? За то, что тот не хотел проповедовать в Ниневии, что город погряз в грехах и подлежит разрушению! И когда освободил кит святого, то «встал Иона и пошел в Ниневию, по слову Господню; Ниневия же была город великий у Бога, на три дня ходьбы»… Пошел проповедовать о грехах, братие! А не стал благословлять на убийство китов, как это делаем мы с вами, зовясь его именем!..
— Вы что же, осуждаете уничтожение китов, диакон? — выкрикнул кто-то среди поднявшегося ропота.
— Братие, ведь это Господь повелел киту сначала проглотить Иону, потом извергнуть на сушу! Киты — всего лишь орудие Господне! Наверняка не один только я, а многие из вас слышали на исповедях, как говорят о голосах китов в голове закоснелые грешники! — Петару пришлось повысить тон. — Голоса китов — это предупреждение о конце, грозящем городу грешников, в который превратился Кетополис! И уничтожать китов, грозящих Кетополису, — то же самое, что пытаться уничтожить архангела Гавриила, трубящего конец света!
— Да он, никак, начитался запрещенных графических романов! — не сдержал смешка дон Марчелло. — Помните брата Тибо Роббса? Он ведь перед самоубийством, прости Господь его грешную душу, стихи оставил, там тоже про китов было… Сейчас припомню… Вот: «Да возрадуется Андрей с Китом, в одеяниях синего цвета, который есть сочетание неповоротливости и проворства. Ибо они обращают против меня свое железо гарпунное, потому что я беззащитнее прочих. Да возрадуется Иаков младший с Трескою, принесшей денежку Иисусу и Петру. Ибо из глаз Божьих падают сети, уловляющие людей к их спасению…»
— Однако, как хорошо ты знаешь стихи бедняги Роббса! — вскричал дядя Томаш. — Видать, за душу взяли?!
— Прекратите! — голос епископа напоминал судовой колокол. Спорщики притихли. — Сын мой, — без всякой теплоты спросил епископ у Петара, — понимаешь ли, что твои слова напоминают ересь?
— Я не сказал ничего, что выходило бы за рамки Святого Писания, владыко. Даже сверх того, что содержится в книге Ионы…
— Что же ты сравниваешь Кетополис с Ниневией? И говоришь ордену, чтобы он сражался не с морским злом, но с человеческим?
— «И увидел Бог дела их, что они обратились от злого пути своего, и пожалел Бог о бедствии, о котором сказал, что наведет на них, и не навел», — процитировал Петар книгу Ионы.
— Но какой ценой пожалел Бог жителей Ниневии? — Гулкий голос епископа уверенно заполнял собор; разве что хора не хватало, чтобы почувствовать себя на торжественной литургии. — «Чтобы ни люди, ни скот, ни волы, ни овцы ничего не ели, не ходили на пастбище и воды не пили, и чтобы покрыты были вретищем люди и скот и крепко вопияли к Богу, и чтобы каждый обратился от злого пути своего и от насилия рук своих». Но сколько язычников живет в Кетополисе? Сколько изменили человеческой природе, переделывая себя? Возможно ли всеобщее раскаяние?!
