— Фру, мы с-сегодня с утра… В ночь не с-сумели. П-пока добрались. П-пардон, фру. — Гость откинул капюшон и на секунду зажмурился, споткнувшись мутным взглядом круглых, почти кошачьих глаз о свет газовой лампы.
— Ничего, голубчик. Давненько не навещали. Поди недели три прошло? — Лидия вытащила из кисета трубку и привычно сунула ее в пухлый рот. — Ну, принесли?
— Все искали, искали… Не было к-китов-трехлеток, да и для мурен нынче не с-сезон. Т-так и перед Бойней наверх выходить опасно — народ п-пьян, жесток. С-старались, с-сумели, и п-пузырь нашли, и жилы, и ус. Все здесь, фру. — Холщовый тюк тяжело упал на пол, задев напольную вазу с бирманским орнаментом.
— А для меня новостей нету ли? — На мгновение лицо модистки помертвело, будто вся кровь превратилась в известь.
— Нет, фру. Никаких… Мы ищем, ищем. — Морлок замотал головой. — П-простите, фру Лидия.
— Ну и ладно. Ну и господь с вами. — Хозяйка сглотнула, вздрогнула рыхлым, точно свежая опара, телом. — Подожду я, сколько годков ждала. А сейчас посмотрим на красавицу. Подойди-ка, лапушка.
— Ступай, — молчащий до этого второй морлок подтолкнул спутницу и тяжело вздохнул. Прогундосил сквозь респиратор едва различимо: — Не бойся.
Шажок, другой, третий… Девочка-подросток осторожно двинулась вперед. Лидия посасывала черный мундштук — сладкий дым клубился под потолком с гипсовой лепниной. Пожилой морлок облизывал тонким языком губы, прятал глаза, а второй — тот, что так и не снял с лица маски, отвернулся, сделав вид, что разглядывает картину на стене. На холсте пожилая дама, внешне напоминающая хозяйку, бесстрастно листала Библию.
— Раздевайся, подумаем, чем можно тебе помочь. — Лидия кивнула на кушетку у дальней, завешенной гобеленами стены и обратилась к мужчинам: — А вы погодите снаружи. Нечего тут болтаться.
— Дышать ей т-тут нельзя, — заикнулся лысый.
— Знаю. Иди уж, — отмахнулась Лидия.
Морлоки вышли, аккуратно затворив дубовые створки. Девочка неловко выбралась из плаща, распутала завязки на платье, легла, прикрывая ладонями плоскую грудь. Модистка, хозяйка швейной мастерской, вдова купца Морского дома Лидия Ван-дер-Ваальс, ловко ощупала впалый живот, узкие бедра и натужно улыбнулась.
— Красавица ты моя, дочечка, все у тебя как следует. А будешь тихо лежать и не шевелиться, станешь совсем настоящей. Матерью станешь. Женщиной. Ребеночек у тебя народится. Крошечка. Агу-агушеньки… — Голос Лидии задрожал, замерцал истеричными нотками и сорвался.
Девочка вдруг захныкала, попыталась подняться, но вдова щелкнула пряжками ремней, и широкие браслеты намертво приковали морлочку к жесткой поверхности кушетки.
— Голубчики, все… Завтра днем приходите забирать, — крикнула Лидия и нагнулась, приподнимая с паркета влажный тюк. — Прямо сейчас и начнем с богом…
Тусклое рассветное солнце без любопытства заглядывало через грязное стекло в полупустой амбар размером с небольшой док. Желтое пятно ползло по земляному полу, лениво облизывая прогнившие доски, гнутые медные обручи от бочек, куски битого стекла и обломки металла. В дальнем углу за кучей ветоши, хлама и старой мебели зияла каверна. Цепочка следов вела к отверстию в полу амбара, словно толпы огромных кротов ежедневно сновали туда-сюда, оставляя метки на своем пути.
— Фру все спрашивает про дитя. Дитя у нас?
— К-кто п-помнит? — отмахнулся пожилой. — С-скольких через п-порт перетаскали, с-скольких через маяк… П-пятнадцать лет прошло, теперь не разберешь, где п-правда. Фру — с-странная… П-предлагали золота — не берет. П-помогает, с-старается, не с-спит… С-странная фру.
Морлок приподнял полы плаща, зажал их между колен и присел, нащупывая холодные поручни.
Пара теней соскользнула в яму, и еще несколько мгновений отголоски голосов метались по пустому амбару. А потом наступила тишина, прерываемая лишь тихим шипением градирни на заднем дворе.
* * *
Давно, лет пятнадцать назад, новенькая градирня плескалась белыми клубами пара, и Мартен Ван-Дер-Ваальс подумывал о том, чтобы перенести ее подальше от складов. Особо беспокоился торговец об амбаре высотой в два этажа, потому что именно в нем хранился самый ценный товар. Порой с трудом удавалось отыскать место для свежей партии шкур и приходилось тащить вонючие тюки в дом, выслушивая причитания молодой жены. Однако новый капот, или кружевное платье, или браслет с аквамаринами ненадолго успокаивал капризницу. Молодка бегала по залам, зажимая пальцами нос, но не перечила, а ждала, когда найдется покупатель или, на худой конец, бочки с солеными акульими плавниками переместятся из амбара в лавку, а шкуры попадут-таки в амбар. Мартен посмеивался в усы, любовался супругой и баловал ее неимоверно, одаривая безделушками и выводя на променад в Бульвары, а то и нанимая монгольфьер, чтобы красавица-жена глядела вниз, охала и прижималась к мужу полной грудью.
Лидия Ван-дер-Ваальс, в девичестве Ллойд, своей судьбой была довольна, слыла беззаботной хохотушкой и рачительной хозяйкой. Когда Мартен купил для молодой жены дом, родня и соседи по-доброму завидовали — уж больно хорош, лучший на всю Слободу, с огромным подворьем. Разлапистый, надежный, важный, как и положено дому купца Морского дома. Внизу лавка, из лавки выход в контору, а там по коридору гардеробная, приемная и зала, а из залы — столовая, отделанная черным деревом, и комнаты для прислуги возле кухни, в которой вечно что-то парилось-жарилось и всегда находилась тарелка рыбного супа портовому нищему. Любили в слободе Мартена, и жену его тоже любили. А отчего не любить? За купеческую хватку, приветливость и щедрость уважали Ван-дер-Ваальсов безмерно, и толпился в лавке разный люд, и спешили на широкое крыльцо порой друзья, а порой и ушлые бездельники.
Одно лишь беспокоило Мартена и тревожило Лидию — никак не получалось у четы наследника. Ни воскресные пожертвования в соборе, ни долгие беседы с отцом Томашем — суровым викарием, ни тайные перешептывания с сиамскими знахарями не помогали. Лидия чернела, худела, утягивала корсет, пила пахучие настои, а Мартен гладил ее по голове и приговаривал: «Погоди, родная. Все наладится». Лидия отвечала мужу слабым кивком, улыбкой и снова заваривала горькую траву. Зато, когда наконец-то она понесла, ликовала вся Слобода. Мартен, не опасаясь дурного глаза, выкатил десять бочонков пива, столько же рома и гору снеди. Помощники и слуги бегали от стола к столу потные, в сбитых воротничках, а кухарки ругались в голос.
Но это что! Через восемь месяцев Ван-дер-Ваальс снял «Мальвазию» целиком, пригласил труппу из оперетты, и, говорят, именно оттуда пошла мода на «королевский аквариум», когда рояль заливают кларетом, пускают внутрь копченых сардинок, а потом скармливают пьяных рыбок певичкам и арфисткам изо рта в рот.
Впрочем, Лидии все это было невдомек. Невыразимо счастливая, она проводила все дни и ночи в детской, напевая колыбельные Марте — именно так назвали девочку. Разряженная в кружева, укутанная в расшитые шелком пеленки, Марта Ван-дер-Ваальс беззубо радовалась солнечным дням, туманным утрам и хитрым погремушкам. Няньку Лидия нанимать запретила — хотела вырастить долгожданного первенца сама, не упуская ни секунды. Приказала поставить возле люльки кушетку и перебралась туда из супружеской спальни. Стоило младенцу лишь пискнуть недовольно, как встревоженная мать немедля бросалась к кроватке, хватала дитя на руки и шептала ласковое и бесконечно томное. Когда Марта захворала, Лидия четыре дня не сомкнула глаз, а верная Аннет сидела у ног хозяйки и колола ей лодыжки спицей, чтобы та ненароком не заснула. Ребенок вскоре оправился, а Лидия еще истовее полюбила дочь — крепко-накрепко привязывала ее к себе шелковыми лентами, ни на миг не отлучая от себя. Отец такую заботу одобрял и, занятый сделками, сулящими хорошие прибыли, многого просто не видел. Не видел он лиловых кругов под глазами жены, не видел ее не хорошо заблестевших глаз и изменившейся походки. А может, и видел, да списывал на материнскую любовь и долгий недосып.
