Я подхожу и открываю окно полностью. Стою и просто дышу. Воздух. Осень.
Наконец чайник свистит, выпуская пар в потолок.
Выключаю газ. Снимаю чайник с огня, долго выбираю кружку. Хочу вот эту, с толстым белым дном. Ее и беру. Наливаю кипяток в заварник — запах. Потом медленно, чувствуя каждый глоток по отдельности, пью чай.
Сегодня обычные вещи звучат по-другому. Как если в огромном симфоническом оркестре начинаешь замечать отдельную скрипку. Никогда не обращал внимания, а сегодня вдруг — слышишь…
Выпив две кружки, иду в ванную.
Снимаю рубашку и бросаю ее в корзину для белья. Все пропахло потом — потом волнения и страха. Смотрю на себя в зеркало.
Интересно. Почему, когда не спишь, щетина растет быстрее?
Заросший шрам в области сердца. Детское воспоминание. Я как-то очень неловко упал с качелей. Я провожу по нему пальцами — щекотно.
Дзи-и-инь. Звонок.
Это в кабинете отца. Прохожу по коридору, минуя двери в гостиную, — молчаливый рояль недобро смотрит на меня оттуда. Еще бы. За него пару лет уже никто не садился. Извините, маэстро, не до вас. Черный лакированный ящер остается позади.
Кабинет.
Здесь все осталось так, как было при отце. Даже запах тот же — туши и мятного полоскания для горла. На рабочих досках стоят незаконченные чертежи, как будто отец вышел на минуту и скоро вернется.
Уже никогда.
В круглом аквариуме с морской водой наматывает круги карликовая акула, компрессор бурлит пузырьками. Когда акула подплывает ближе, морда ее растягивается по толстому стеклу. Прозрачная толща воды пронизана мелкими пузырьками воздуха. Отец рассказывал мне (в перерывах между «опера, это…» или «иди, я работаю»), что акулы никогда не спят — и никогда не останавливаются. Для подводных хищников остановка означает смерть.
Папа. Он был своеобразный человек.
На столе у этажерки с книгами — старомодный, в литых наплывах и завитках автомат пневмопочты. Круглые верньеры, исцарапанный, тусклый металл. В приемной корзине блестит латунный патрон класса «лично в руки». Я вынимаю патрон — он гладкий и холодит ладонь. Цифровой код отправителя кажется мне незнакомым…
Легкое раздражение — кому я мог понадобиться?
Вернее: кто собирается тратить мое время в мой последний день?
Поворачиваю крышку — дзынк! — ломается предохранительная полоска. Свинчиваю крышку до конца, встряхиваю, на стол выпадает свернутый в трубку листок.
Господин Дантон, — мелкий неровный почерк. Упрямые строчки рвутся и спешат. — Вы обещали.
Мне очень нужна Ваша помощь. Пожалуйста.
Это Важно.
Я в отчаянии. Умоляю.
Ниже номер телефона — пять цифр. И подпись.
Несмотря на серьезность послания, я смотрю на письмо и начинаю смеяться. Не могу остановиться: черт, черт, черт — ничего ведь смешного. Наверное, это нервы. Дальний родственник Эдгара Алана, говорите? Истеричный секундант, говорите? Ну еще бы.
Подпись внизу гласит: «Ян Поланский».
…Я включаю краны, чтобы набрать ванну, начинаю намыливать лицо. «Лучшее миндальное мыло от Галогиуса и К°» сообщает надпись на зеленой жестяной коробке. Оттуда мне снисходительно улыбается джентльмен с закрученными усами. Беру бритву и думаю: Ян.
Что у него там стряслось? Понизили в должности? Господин начальник Канцелярии ввел проверку на уровень умственного развития?
Чем я-то могу помочь?
Я даже не помню, в каком учреждении он служит.
Лезвие идет по щеке. Потом я полощу его в тазике. Срезанные щетинки плавают в запахе миндаля.
Я поднимаю голову и смотрю на себя в зеркало.
— Вы правы, Ян, — говорю. — Я обещал.
Недобрившись, как есть, с намыленной щекой и бритвой в руке, иду в прихожую. В зеркале с черной оправой отражается высокий полуголый человек. Пена на подбородке, лихорадочный блеск глаз, блеск отточенного лезвия. Просто какой-то Безумный Тим, не к ночи будь помянут.
Снимаю трубку. Голос телефонистки.
— Девушка, будьте добры соединить. Номер… — я диктую комбинацию, сверяясь с листком.
Щелкает соединение.
Гудки.
— Департамент дорог, инспектор Ходжес у аппарата, — усталый сонный голос.
— Мне нужен некто Ян Поланский.
— Минутку… — шум, голоса. — Его сейчас нет.
Честно говоря, я даже рад.
— А когда будет?
— Боюсь, только завтра. Вы вообще по какому во…
Дзынь! Я опускаю трубку на рычаг. Все. Моя совесть чиста.
Ну, или почти чиста.
«В девять вечера на площади у Оперы, — я не хочу этого писать, но пишу. — У фонтана».
Я завинчиваю патрон, выставляю на верньерах код и опускаю капсулу в прорезь приемника. Перевожу рычаг вниз. Вжиик.
Поршневой затвор досылает капсулу как маленький снаряд — в приемную камеру. По сути, это та же пушка, только пневматическая. А значит, по моей специальности — я все-таки пушкарь. Навигацкая школа, артиллерийский класс с отличием.
Приготовиться… залп!
С силой дергаю рычаг отправки.
Пшик. И письмо улетает через весь город в Слободу… или где вы там живете, Ян?
Приятного чтения. А мне пора заканчивать бритье.
3. Отец
Воспоминание: мне восемь лет. Утро. Я заглядываю в кабинет отца через дверную щель. Человек в черном стоит ко мне спиной.
Человек худой и высокий — даже выше отца — в дешевом мятом костюме. На ворсистой ткани налипли пыль и обрывки ниток. При виде его бледных рук меня охватывает дрожь. Пальцы человека тонкие и гибкие, беспрестанно шевелятся — как белые черви. Голый затылок отражает свет ламп.
— Поздравляю! Эти ваши новые динамические маски великолепны, — говорит человек.
Отец вскидывает голову, на его лице — отвращение.
— Снимите немедленно эту мерзость!
— Раньше вы не были столь чувствительны, Джон.
Джон? Я не вижу лица человека, но знаю, что он усмехается. Эта усмешка увеличивается, расширяется, проходит сквозь меня, оставляя на коже жирный черный след. Я чувствую себя… грязным. Запятнанным. Порча.
— Меня зовут Константин Дантон. — Лицо отца идет пятнами. — Снимайте!
— Конечно, как скажете, господин Дантон.
Человек поднимает руки к лицу, я не вижу, что происходит (хотя сгораю от любопытства). Он отнимает руки — в ладонях что-то белесое, похожее на медузу с иглами. Я протираю глаза. Так и есть. Иглы мягкие и изгибаются. Резиновые, думаю я.
