Не верю.
Не верю.
Потом девушка приносит на ладони фарфоровую пиалу, расписанную китами. Над пиалой поднимается пар. Зеленоватая прозрачная жидкость, два маленьких листика плавают на самом дне.
Я делаю глоток, морщусь. Вкус — как у заваренного в пятнадцатый раз сомского чая. Еще и с привкусом кислого молока.
По телу разливается тягучее тепло.
Ват дожидается, когда я сделаю второй глоток, и говорит:
— Что желает господин?
— Господину нужна жена, — говорю я. Кислинка на языке вдруг оборачивается жгучей горечью. Ну и пойло!
Ват с минуту смотрит на меня, потом склоняет голову, невозмутимый, как Будда.
— Конечно.
…Моя поправка к теории Дарвина. Хотите послушать?
Миллион лет назад по земле ходили трое: обезьяна, которая никогда не станет человеком, обезьяна, которая почему-то (лично мне причины неизвестны) станет, и сиамец. Своими узкими глазами он видел и гром, и гнев, и ангелов господних. И теперь его ничем не проймешь.
— Что это?
— Ваш контракт, господин Козмо.
Это было придумано для моряков, отправляющихся в боевой поход. Если матрос не рассчитывал вернуться живым, а на берегу его ждать было некому — он мог прийти в определенное место и заключить контракт. И превращался (за скромный процент) в женатого человека — совершенно официально. Теперь его было кому ждать. Временная жена в случае смерти моряка или пропажи без вести объявлялась его душеприказчицей. Ребенок, зачатый в единственную брачную ночь (или брачный час, как повезет), наследовал имя отца. Род моряка продолжался.
Говорят, это была одна из последних гениальных идей Игефельда Магаваленского. Мощный человек. Этот фонтан остроумия и нестандартных решений пришлось затыкать ударом топора.
Двумя ударами — потому что в первый раз палач промахнулся и ранил беднягу в шею. Вообще, эта казнь вышла пародией на судьбу великого прожектера и авантюриста — которому тоже ничего не удавалось с первого раза.
Игефельда обвинили в заговоре против короля.
Следующим королем стал как раз тот, в чью пользу заговор и затевался, — Михель I. Имя Игефельда обелили. А не так давно назвали в честь грешного графа Магаваленского эскадренный броненосец…
Чем заранее обрекли корабль на нелегкую судьбу.
Впрочем, сейчас не об этом.
— Какую из девушек вы выбираете? — спрашивает Ват. — Простите, они готовились стать женами матросов… и теперь смущены.
Еще о законе Игефельда. Любой моряк имеет право на его исполнение — в том числе и офицер. Мое имя, скромное состояние и родовое дворянство прилагаются.
Девушки переглядываются, бросают на меня взгляды и смеются.
Я знаю, что вы хотите спросить.
Нет. Я не рассчитывал вернуться живым…
Я как-то вообще не рассчитывал — вернуться.
5. Ведущая к сокровищам
— Как твое имя?
— Нитхинан, господин.
— Как?
— Нитхинан.
— Еще раз повтори, только медленно, — прошу я.
— Ни-тхи-нан, — она произносит по слогам.
— И что это означает?
— По-вашему? Как это сказать? — она задумывается. — Вот я подхожу, беру тебя за руку… и веду к… нгерн? Нет, не только деньги, золото… много. Камни, еда, рыба, хорошо. Как сказать? Не знаю, как сказать…
6. Король Сиама
В глубине лавки я вижу ряды прозрачных бутылок. Свет из дальнего окна проходит сквозь них, преломляется заспиртованными телами и заливает пол. Я стою по щиколотку в желтом свете. Вокруг меня — полки. Бутылки с кусками тел животных. Банки с конским копытом, с акульей печенью, с выпотрошенной лягушкой…
С глазами.
В одной из бутылок плавает человеческая рука.
Я подхожу ближе. Действительно.
Она похожа на человеческую. Но не человеческая.
Я выдыхаю пыль веков.
В бутылке — рука гориллы. Всего лишь.
Бывает змеиная водка, с жабами, с морскими звездами, с актиниями…
А эта обезьянья. Мой бедный дарвиновский предок.
Похоже, недолго осталось до момента, когда в бутылке окажется кто-нибудь вроде лейтенанта Дантона…
Душно. Мы с сиамцем сидим на другой половине лавки — в комнате для клиентов попроще, матросов, морпехов, китобоев и прочих. Потому что именно здесь все происходит.
А пока мы ждем возвращения Нитхинан, мы беседуем.
— Что ты сделал, когда пришли бирманцы?
Ват Сомпонг пожимает плечами. Совершенно европейский жест. Ничего.
— Почему?
«Почему вы, сиамцы, оказались такими слабыми?» — на самом деле хочу спросить я. Разве так можно? Лучший способ победить (и единственный, наверное) — показать врагу, что будешь сражаться до последнего. Что тебе терять нечего. Что, кит забери, этот каменистый клочок земли, где даже рис толком не растет, — тебе позарез нужен. Когда бирманцы пытались высадиться на берег Кетополиса, озверевшие матросы шесть раз сбрасывали десант в море — на одних только штыках.
А когда бирманцы высадились в седьмой раз, подошла морская пехота. И окутанные паром шагающие автоматоны, плюясь огнем, превратили сражение за Новую гавань в блистательную, пахнущую угольной пылью и машинным маслом победу.
Сиамцы всегда идут на компромиссы. ВСЕГДА.
Возможно, это слово придумали специально для них.
— Великая Бирма, — говорит Ват Сомпонг. — Эти джан лаи пришли на нашу землю, забрали наш рис и наших женщин. Наш король умер. Вместе с ним умерла наша сила.
— И что, нет никакой надежды?
Ват медленно качает головой. Потом говорит:
— Сиам. Это проклятая земля. Она так пропитана ненавистью и кровью, что, если ходить босиком, предательство проникает в человека через пятки.
Был такой человек, его звали Теерасак. Он объявил себя королем — Рамой Восьмым, Очистителем. Он не был королевской крови, он даже не был знатным человеком. Но он был сильным. Это самое главное. И люди пошли за ним.
Чтобы стать королем Сиама, нужно быть сильным человеком — и все. Не так уж важно, какая кровь течет в твоих жилах.
Говорят, он был наполовину бирманец. Говорят, отцом Теерасака был бирманский солдат, надругавшийся над его матерью — знатной женщиной. Говорят, это был сам бирманский король. Но это неправда. У бирманцев нет королей.
Говорят, она хотела вспороть себе живот, когда узнала, что понесла от насильника.
