— Сай, не трогай… — начинает белый.
Я нажимаю на спуск. Толчок в ладонь. Вспышка ослепляет.
Вертлявый отталкивает меня.
В следующее мгновение мое запястье выворачивают, вырывают револьвер. В глазах вспыхивает от удара. Черт, да сколько меня можно бить?! Еще удар — в ребра. М-мать.
— Ой, — говорит Сай, широко открывает рот. Сизая рыба. Он держится за живот, судорожно глотает воздух. Из раны между пальцев толчками вырывается кровь. В свете фонаря она маслянисто-черная, как сырая нефть.
— Что… со мной? — говорит Сай, пытаясь поднять голову — Не вижу… темно у вас… дружочек…
— Ты умираешь, бедный идиот, — белый, держа в руке мой револьвер, присаживается на корточки. — Офицер-то тебя застрелил, барбюна этакого. Говорил я тебе, не трогай.
— Док… доктора. Док… тора мне.
— И не подумаю. Без обид, Сай, но тут уже ничего не поделаешь. Тухлое дело.
Сай смотрит на него, на губах вздуваются пузыри. В глазах — удивление и обида.
— За… что? Су… ка ты…
И опускается лицом вниз. Черт. Сай лежит в такой неудобной позе, что даже у мертвого, наверное, затекают ноги. И спина его вот-вот переломится…
Я вытягиваю руку и беру Сая за ворот. Поднатуживаюсь и дергаю вправо. И-раз!
Вот теперь — другое дело.
От усилия темнеет в глазах, едва не теряю сознание. Голова кружится — ерунда. Но зато теперь он лежит нормально. На спине, глядя в сторону. Но теперь ему удобно.
— Привет, Сай, — говорю я. Во рту булькает. Сплевываю на пол. Еще раз.
В тусклом свете фонаря плевки разбиваются черными кляксами.
Белый подходит ко мне, смотрит в упор.
— Считаете себя самым умным, лейтенант? — Мой же револьвер смотрит мне в лицо. Темное отверстие ствола покачивается у меня перед носом. Кстати, где-то я уже слышал эту фразу…
Я говорю: «Ага, еще бы. Я же особенный».
У меня полный рот. Из разорванной губы на подбородок течет кровь. Еще немного. Подойди ближе… ближе…
— Что? — белый наклоняется.
— Да!!
Я вгоняю ему под ребра кортик. Глаза белого расширяются. Ну! Рывком поднимаясь с колен, я насаживаю белого глубже — до самой гарды. Руки становятся мокрые и горячие. Поднимаю в воздух — в голове звенит и лопается. Перед глазами плывут разноцветные круги. Плечом прижимаю его к стене.
Он хрипит, пытается вырваться. Бестолково бьет меня по голове, лицу, плечам. Тоже мне, удивил.
Я держу.
Наконец он затихает.
— Привет от флота Его Величества, — говорю я.
16. Сердце в банке
Я поднимаю фонарь, который взял у сиамцев. «ПОСТОРОННИМ ВХОД ВОСП…» — читаю и толкаю дверь. Скрииип петель. Заржавели.
Опять темнота.
— Есть здесь кто-нибудь? Эй!
Эхо. Проклятье, я все-таки заблудился.
Я оглядываюсь. Огромное темное пространство. Тусклый свет фонаря почти ничего не освещает. Шаги отдаются эхом. И еще здесь запах — какой-то очень специфический. Здесь пахнет сухостью, пылью и чем-то еще.
Иду. И почти сразу натыкаюсь на стеллаж. Опять?
В первый момент мне кажется, что я снова вернулся в сиамскую лавку. Было бы неплохо. Но потом я подношу фонарь ближе и содрогаюсь. Это хуже, чем змеиная водка. Это хуже, чем кладбище. Вот откуда этот странный запах!
Формальдегид. Спирт. Глицериновый раствор.
Огромный стеллаж уходит под потолок. Он заполнен стеклянными банками — их тысячи и тысячи.
На банках — бирки. Криво наклеенные пожелтевшие листки. Выцветшие чернила, быстрый почерк медика. Небрежные потеки клея. На стекле — слой пыли, как на бутылках хорошего вина.
Я стираю пыль ладонью.
Сомневаюсь, что это хорошее вино. В банке плавает человеческая рука. Нет, теперь действительно человеческая. Точнее, целых две руки — одна кисть почерневшая, изуродованная, в пятнах гангрены. Другая с виду совершенно здоровая…
Рядом еще одна банка — на бирке какие-то сиамские или бирманские надписи. Не разобрать.
Не могу прочитать. Дальше!
«Нил». При чем тут река? Какой-то египтянин, что ли?
Дальше.
Банки, банки, банки — разного размера и формы. И разное содержимое: человеческая почка, кусок, кажется, легкого, длинный моток кишок (меня чуть не выворачивает), трехпалая изуродованная кисть, ступня с желтыми пальцами и отросшими ногтями. Мозг — серо-желтая масса.
Тусклого света не хватает, чтобы понять, как далеко вверх тянутся эти полки. Что за маниак собрал эту коллекцию?
Я иду вдоль стеллажей. Сколько их здесь?
Дальше, дальше, дальше.
Ч-черт, пропустил.
Он был где-то здесь… Когда я закрываю глаза, вижу проявленную на внутренней стороне век голубоватую надпись. «Гельда Дантон».
Возвращаюсь.
Возвращаюсь.
Возвраща…
Здесь.
«Гельда Дантон», написано на листке.
Сердце Гельды Дантон в мутной банке вдруг начинает сокращаться. Крошечные голубые разряды пробегают по пыльной стеклянной поверхности.
…В башне — ровное гудение электричества. Гальванер кивает и замыкает рубильник.
Оно живое.
Я поднимаю револьвер. Медленно опускаю. Что я делаю? Опять поднимаю. Приготовиться. Большим пальцем взвожу курок… щелк.
Музыкальные вечера. Белое платье.
«Козмо! Козмо! Иди к гостям».
Гремящий рояль в гостиной. а-А-а-а-А-А-а!
Иногда мне казалось, что они любили оперу больше, чем меня…
Мама.
Ма-ма.
Залп. Б-бах. Вспышка разрывает темноту. Банка взрывается и огненным грибом взлетает вверх. Свет вдруг начинает моргать и гаснет.
Темнота. Перед глазами пляшет отпечаток гриба.
Я делаю шаг назад и задеваю ногой фонарь.
…Мне пятьдесят восемь лет. Это прекрасный возраст для любого адмирала.
Через час блужданий во мраке я понимаю: все. Приплыли, лейтенант.
И тогда я начинаю кричать. «Эй, кто-нибудь! Помогите! Помогите! Мэйдэй! Сос! Суки!»
Глупо, правда? Но я продолжаю кричать. Потом устаю, сажусь на пол и жду. В темноте мне чудится топот крысиных шагов. Я представляю, как крысы со всего подземелья собираются полукругом и смотрят на меня темными глазами-бусинами, ожидая сигнала к атаке. В горле жутко першит.
Кажется, я сорвал голос.
