Окна гостиной выходили в узкий переулок и на невысокий жилой дом. Баклавский любил наблюдать, как в уютной мансарде напротив, оккупированной кульманами и чертежными столами, работает старик-инженер, из флотских. Последние дни он вырисовывал чертежи паровых котлов бирманской джонки, взятой на абордаж к западу от Кето в середине июля. Старик, седой как лунь, мог часами простаивать перед кульманом, вычерчивая патрубки, оси, клапаны сложной трофейной техники. Куда смотрит контрразведка, недоумевал Баклавский, ведь живи в моей квартире кто-то чужой, просто глядя в окно, можно было бы все секретные разработки срисовывать до последнего винта!
Сосед, когда замечал Баклавского в окне, поднимал в приветственном жесте руку и продолжал чертить. Сегодня Баклавский нашел в справочнике телефонный номер инженера и позвонил ему. Не вдаваясь в подробности, попросил помочь с поиском по маркировке двух десятков сомнительных деталей. Старик пообещал связаться с архивом, явно польщенный тем, что к нему обратились.
Чанг и Май ждали в мобиле. Когда Баклавский вышел из подъезда в смокинге и штатском пальто, братья едва сдержали смех — им еще не доводилось видеть шефа в подобном облачении.
— Еще не известно, состоится ли спектакль, — сказал Май. — Газеты кричат, что Тушинский чуть ли не убит на дуэли.
— Поторопимся, — сказал Баклавский, давая понять, что не настроен на болтовню.
До Золотого бульвара мобиль домчался за несколько минут. На подходе к изящному зданию «Ла Гвардиа» бедные студенты выпрашивали у прохожих контрамарку. Баклавский миновал колоннаду красноватого камня и взлетел по ступеням театра без одной минуты час.
В западную ложу он вошел под рев аплодисментов. Полукруглый балкон вмещал пять рядов кресел. Все зрители в зале встали, чтобы поприветствовать вышедшего на сцену раненого Тушинского. Великий артист сдержанно кланялся в ответ на овацию, придерживая здоровой рукой простреленную. Кружевная батистовая перевязь смотрелась на сцене вполне к месту.
А потом Баклавский увидел плетельщицу. Она сидела в первом ряду, отделенная от прохода лишь одним пустым креслом. Сердце привычно дрогнуло — редко кому удавалось остаться невозмутимым в присутствии слепых девушек таинственного клана. Иссиня-черные волосы, убранные вверх, прятались под вуалеткой. Бледное узкое лицо, длинные ресницы, приоткрытые глаза, тонкий нос с горбинкой, изумительные губы — все казалось мистически, нечеловечески безупречным.
По другую сторону от плетельщицы расположился крепкий лобастый моряк. Смокинг не обманул бы никого — бронзовая шея, тяжелый подбородок, в ухе вместо кольца — веревочная петелька с хитрым узлом. Обязательный телохранитель и поводырь — плетельщицы никогда не покидали свою вотчину без сопровождения.
Аплодисменты смолкли, свет окончательно погас. Зазвучала увертюра. Баклавский опустился в свободное кресло.
— Здравствуйте, Энни, — сказал он шепотом. — Можете звать меня Ежи.
Плетельщица чуть повернула голову, сквозь ресницы блеснули белки.
— Здравствуйте, Баклавский, — что за чудный голос! — Хорошо, я буду звать вас по имени.
Занавес распахнулся с последними тактами увертюры. Зал восхищенно вздохнул — столь искусны были декорации, а особым образом направленный свет газовых софитов лишь усиливал это впечатление. Ничего общего с тяжелым бархатом и аляповатой позолотой Оперы. Здесь, в «Ла Гвардиа», рождалось новое представление о прекрасном.
На сцену выбежала селянка с букетом двухцветных патройских роз. Знатоки могли бы узнать во внешне простом пейзанском костюме работу Селины Крейцер, одной из лучших модисток Кетополиса. Очаровательно улыбнувшись, она доверительно сообщила сидящим перед ней зрителям:
— «Наш герцог — просто ангел! И хотя
Порой ведет себя как вздорное дитя…»
Сразу послышались смешки — задолго до премьеры разнесся слух, что в образе герцога внимательный зритель заметит множество черт Его королевского Величества.
Баклавский чуть повернулся к Энни.
— Я просил госпожу Хильду о встрече. Вы уполномочены сообщить мне ее ответ?
Плетельщица произнесла что-то неразборчивое.
— Что вы сказали? — переспросил Баклавский, стараясь не шуметь.
— «… к их дочери, прекрасной Изабелле.
Насколько оба были хороши,
Настолько оба и не преуспели».
Смех снова заглушил слова Энни.
— Я буду держать вас за руку, Ежи, — повторила она.
Его ладони коснулся лед. В полутьме ложи рука плетельщицы казалась мраморной. Неимоверно длинные и тонкие пальцы скользнули в ладонь Баклавского. Он обратил внимание на вытянутый мизинец, почти вровень с безымянным пальцем.
— Так нам будет легче понимать друг друга, — сказала Энни.
От этого простого жеста, незаметного для остальных зрителей, Баклавского вдруг бросило в жар. Хрупкая кисть плетельщицы мгновенно согрелась в его ладони, успокоилась, расслабилась, как птица, осознавшая неволю и смирившаяся с ней.
Через проход от них нервно расстегнул воротник круглолицый гардемарин — тонкие юношеские усики, напомаженный чуб, пух на румяных щеках. Свернул шею, недоверчиво и страстно глядя на плетельщицу и инспектора, на их соединенные руки. Вот оно, счастье со стороны, подумал Баклавский. Мальчишке сегодня не уснуть. О спектакле и не вспомнит. Будет мечтать о том, как плетельщица прячет легкие пальцы в его ладони, как шепчет непонятные слова, прижимая его лицо к своему плечу, как… Ну, кто же в юности не грезил слепыми дивами?
— «Скажи, цветок…» — перед селянкой появился Тушинский в костюме слуги, и зал взорвался рукоплесканиями, — «со мною ли удача? Там впереди — не замок Бонафачча?»
Разговаривать во время спектакля было неудобно. Приходилось ловить паузы, смены сцен и тогда торопливо обмениваться короткими репликами. Телохранитель заметил, где находится рука плетельщицы, и буркнул что-то недовольное.
— Макс, — холодно ответила Энни, — ты же… — остального Баклавский не расслышал.
Больше телохранитель не вмешивался в их беседу. Его внимание привлекло что-то в ложе напротив, и он не отрываясь смотрел туда. Баклавский проследил за направлением его взгляда. Когда сцена оказалась освещена особенно ярко, Баклавский разглядел в восточной ложе худую бледную особу. Рядом с ней громоздился в кресле кто-то большой. Неужели? Две плетельщицы в один день? Неужели «Коральдиньо» так взволновал даже неприступных затворниц, что они не смогли дождаться премьеры?
Но думать над удивительным фактом было некогда — разговор, пусть и с паузами, происходил странный, сложный, затягивающий. Уже минуту спустя Баклавский не смог бы восстановить последовательность сказанного, реплики плетельщицы смешались с тем, что он собирался сказать сам. Как туман в голове, и…
Я буду задавать вопросы, и если вы обманете, ваша рука скажет мне об этом. Какой смысл в обмане? Мы с госпожой Хильдой можем быть полезны друг другу. Я всего лишь хотел бы поговорить с ней. Вы верите в то, что киты могут разговаривать с нами, Ежи? При чем здесь… Ответьте! Не знаю, это слишком сложно для солдафона вроде меня. Вот, уже обманываете, вы никогда не считали себя служакой…
