Осталось только добраться до подвесной дороги — та как раз упиралась одним концом в окраины Горелой Слободы, чрезвычайно выгодно.
Так вот, думая о своем, Конрад вышел из кофейни. Здесь, перед «Ла Гвардиа», между помпезной «Сменой веков» и памятником Вильгельму Рыболову, в любую пору года прогуливалось довольно хорошо одетой, представительной публики. Нынче, правда, все больше зябко ежились. Дамы, кажется, готовы были извлечь из шкафов муфты, кавалеры прятали подбородки в осенние еще воротники, то и дело приветственно приподымали шляпы.
Кажется, сегодня в «Ла Гвардиа» Тушинский репетировал «Коральдиньо».
В канун праздника, как обычно, было много патрулей морской пехоты: по трое, в сопровождении младшего офицера, с «морскими» карабинами. Офицеры, натурально, с тяжеленными кольтами. Подсумок с газовой маской, браво сдвинутые на бровь береты, щегольские ботинки с короткими голенищами. Серебро на рукавах, серебро на вороте мундира. Честь и краса армии Его Величества. Хоть на парад с такими, хоть на войну.
Рисовать их было бы — одно удовольствие. Воплощенная фигура Государства и Власти. Минимум ухищрений при максимуме эффекта. Из сходных фигур — разве что простоватый патрульный-полицейский да судейский крючок еще: образы, узнаваемые из силуэта уже. Читатель, учил их Фокс, должен распознавать ваше сообщение влет, с полувзгляда. Но высшее искусство при том, чтобы вместе с тем, что на поверхности, впитывал и то глубинное, что вы желаете ему сказать. Пусть ваш роман будет Левиафаном, а вы уж постарайтесь стать для него иглой Судового Мастера.
А теперь мы рисуем лубок вместо того, чтобы выстраивать — кирпичик за кирпичиком — новый мир. Печем романы словно пирожки. Побарываем дух материей. И довольно недорого притом: спрос рождает предложение, а уж спрос оказался… Фокс верно пророчил, что рабочие кварталы — только начало, а потом не устоит никто. Привкус декаданса — чрезвычайно любим нынче в городе.
Слева к театральной лестнице подкатил мобиль: уютный двухместный «круизер» на толстом каучуковом ходу, почти бесшумный, но волей-неволей бросающийся в глаза, — публика еще не начинала выходить, и единственный экипаж у театральной лестницы…
Навстречу ему спускались некий господин и дама — Конрад толком не заметил даже, кем были.
На миг картинка словно замерла: светящаяся громадина «Ла Гвардиа», темные на светлом фигуры морских пехотинцев из патруля, мужчина в темной короткой моряцкой куртке, дамская рука в перчатке, опирающаяся о мужской локоть. Желтые краги автомедона. Лакировка «круизера». И — белый росчерк облаков над ними.
А потом Конрад уловил краем глаза быстрое движение, и в тот же миг по глазам ударила вспышка: не короткая и яростная — желтое пламя как-то нехотя собралось в клубок, выбросило ленивые протуберанцы, коротко сдавило «круизер» — и тот послушно, словно картонный, сложился, осел на треснувшую ось. Медленно и нелепо шевеля растопыренными руками, отлетел автомедон.
И тот час тугая горячая волна толкнула Конрада в грудь, что-то свистнуло мимо головы, а по ушам словно ударили ладонями: он опрокинулся навзничь и некоторое время потерял возможность слышать хоть что-то.
Только догадался, что вокруг закричали.
* * *
Дознаватель сыскной полиции Мейер (он так и представился: тихо прошуршал имя, словно песок просыпал) напоминал какое-то животное, однако Конрад никак не мог сообразить — какое. Котелок господин Мейер, наконец, снял и теперь время от времени проводил ладонью по мощным залысинам. Пальцы его были тонкими и желтыми от въевшегося табака. Курил господин дознаватель сыскной полиции чрезвычайно много: пепельница была полна, а за время короткой беседы с Конрадом он высосал одну (просто втянул в себя за три затяжки) и теперь докуривал вторую сигаретку — дешевую, плохого, но крепкого табака.
— Значит, вы, — ткнул, словно для убедительности, сигареткой; он вообще много жестикулировал, — вы утверждаете, что не видели лица бомбиста?
В этом, наверное, был стиль господина Мейера: изводить повторяющимися вопросами, причем изводить — тусклым пыльным голосом, после которого любой рык показался бы избавлением господним.
Сидели они в той же кофейне, откуда Конрад успел выйти как раз перед взрывом. Господин дознаватель занял отдельную кабинку, куда и приглашали по одному невольных свидетелей произошедшего.
Конраду все это уже надоело.
— Вы позволите? — вытащил один листок из пачки, что лежали перед господином Мейером. Тот, слегка опешив, не возразил.
Вытащил из кармана карандаш.
— Глядите: вот здесь остановился «круизер», стоял вот так; здесь были те двое, пассажиры. А откуда-то отсюда, собственно…
Рисовал быстрыми короткими штрихами, набрасывая всю картинку, как она запала в память.
— Вы прекрасно рисуете.
— Это профессиональное, господин Мейер.
— То есть… Погодите, погодите… Как же я… Ауэрбах? Тот самый Ауэрбах? — казалось, господин дознаватель оживился. — Какая неожиданность, надо же. Мой племянник вами восхищен — вами и графическим романом вообще. Фокс, Лиотта… Рассматривает часами. С друзьями обменивается. Недавно видел у него какие-то совсем уж странные — словно вручную нарисованные. Прямо какая-то мания, иначе не назовешь. Я даже нервничаю, а он: ты, дядя, не понимаешь, говорит. Это — быть может, самое настоящее в нашей жизни. Представляете?
Конрад представлял. Однако же предпочел за благо промолчать.
А вот упоминание о романах, нарисованных вручную, — насторожило. Словно звоночек тренькнул.
Господин дознаватель же встрепенулся:
— Послушайте, господин Ауэрбах… У вас ведь должна быть фотографическая память на лица и на происходящее. И вероятно, краем глаза вы могли заметить бомбиста… Я слышал об успешных опытах с гипнозом… Возможно, мы бы могли…
Он замолчал в нерешительности — видеть его таким было странно, так эта нерешительность не вязалась со всем, что господин Мейер успел произнести и сделать. Недоговоренность — пожалуйста. Раздражительность и даже гнев — запросто. А вот нерешительность…
— У меня есть знакомый в Горелой слободке — иллюзионист, фокусник… Несколько раз я пользовался его услугами, и, знаете ли, результаты были… — он волнообразно взмахнул правой рукой в поисках верного слова, — поразительными. Возможно, вы бы согласились… — он поглядел исподлобья, вздохнул. — Впрочем, пустое. Просто фантазии. Устал, знаете ли. Эти бомбисты в последнее время… И ничего невозможно сделать: не понять, откуда приходят и чего хотят. И вообще — связаны ли все взрывы между собой?
Он закашлялся и прикурил новую сигарету.
Конраду стало его жалко.
— Возможно, я и приму ваше предложение, — сказал неожиданно для себя. — Скажем… послезавтра? После праздника. А сегодня у меня, извините, дела. Мой адрес вы знаете. Вероятно, если пришлете весточку пневмопочтой, мы бы смогли где-нибудь спокойно об этом поговорить. И если я вам больше не нужен…
