— А ты проверь, проверь.
Что я делаю? — вопил первый, привычный Конрад, Конрад-рисовальщик. Что я делаю? Они ведь — на ремни меня порежут. Или — и того хуже. Я ведь и в покере блефовать толком не умею! Второй Конрад только щерил зубы и не говорил ничего. Наверное, ничего и не надо было говорить.
— Смелый, значит? Хм… Ладно, убедил, покажем тебе наших копировальщиков — все равно работать им осталось… Закрывается лавочка, — хохотнул, увидев выражение Конрадова лица. Махнул бледному мужичонке: — Юхан, ноги ему развяжи.
Тот шагнул, присел. Казалось, весу в нем было — как в кошке: ни пол не скрипнул, ни подошва не шаркнула. Выражение высшей сосредоточенности было у него на лице: как — утром, давным-давно — у юнкер-офицера Клодта, вспомнилось отчего-то Конраду. Он шепнул в самое бледное, с желтизной, ухо:
— Киты и вправду поют.
И с удовлетворением заметил, как вздрогнул Юхан. Задрал голову — зрачок был огромен, во всю радужку. Но — ничего не сказал: подцепил веревку, поддел на нож… С треском лопнули волокна. Ступни тот час же защипало, забегали иголочки — Конрад зашипел, пережидая.
Но обрюзгший махал уже рукою:
— Пойдем, пойдем. Юхан — с нами, Белок — к Блотту сгоняешь, расскажешь, что художник напел.
В коридоре — узком и грязном — пахло прогорклым маслом и старой застиранной одеждой. По всем ощущениям, были они сейчас над землей, но невысоко, этаже на втором-третьем. Где-то вдали задребезжал вагон подвесной дороги. Это давало хоть какие-то ориентиры.
Прошли по коридору, свернули в короткий аппендикс, главный, шедший впереди, стукнул коротко: раз-два, раз-два, раз. За дверью передвинули что-то тяжелое, загремел засов. В темной щели мелькнул вороненый металл, щелкнуло — словно курок взвели.
— Трое, — буркнул обрюзгший. Махнул рукою: за мной, за мной.
Дверь захлопнули сразу за спинами.
Темнота за порогом была полная. Казалось, что комната — огромна и полна при том людьми. А вот тепла от живых тел — не было совсем: наоборот, холод царил почти могильный.
Юхан споткнулся там, на пороге: «Эд, погоди». Тот остановился сразу же — Конрад налетел на него с размаху, как в стену уткнулся. Спросил: «Что там?» «Все, все уже», — откликнулся Юхан. Конрад мельком отметил холодный ужас в голосе и одного, и второго (Эд? Ладно, учтем… — ухмыльнулся второй Конрад).
Потом скрипнула еще одна дверь, отбрасывая назад, откуда пришли, лучики рассеянного света — оказалось, что комната была маленькая и совсем пустая. Только у двери горбился некто: темный и приземистый, не разглядеть. Отчетливо — снизу, откуда отсвечивало — запахло горячим железом, ружейной смазкой, отгоревшим газом. «Вперед, вперед», — подталкивал в спину Юхан и вдруг прихватил за локоть, прошептал в самое ухо: «О китах — правду говорил?» Конрад кивнул — получилось совсем уж судорожно. Юхан коротко сжал пальцами локоть (пальцы были — как клещи, несмотря на малый рост): «После расскажешь. Но — смотри…»
Лестница была с истершимися железными ступенями: гудела под ногами, и гул уходил куда-то вверх и в сторону — словно в трубу. В стенах раз за разом возникали двери, отнорки, какие-то забранные то досками, то решетками проходы: но шли мимо, вниз, глубже, уже не в подвал, но в подвал подвала. «Сюда», — буркнул Эд и повел наконец по коридору. Казалось, что за ними неусыпно следят — то ли люди, то ли духи. Если верить всему, что рассказывали о Гибком Шульце…
Место, куда пришли, напротив, оказалось совершенно будничным и скучным: выцветшие матерчатые обои в мелкую сеточку, вытертая до блеска конторка в углу. Кипы бумаг: выплескиваются из шкафа на столы, под стену… Конрад нагнулся: связки прорисованных тетрадок тех самых графроманов и много-много чистых листов для работы.
— Кхе… — сказали вдруг из-за бумажных завалов.
— Свои, Мук, — тотчас громко произнес Эд, смешно растопырив руки.
— Вижу, что свои. Чужих я б уже положил — на счет раз, — голос был тонким, словно малярийный комар зудел.
Из кипы бумаг выдвинулся обрезанный ствол охотничьего ружья — под три патрона. Человека же — так сразу и не разглядишь: маленький, с лицом сморщенным, словно фига. Очечки на носу смотрелись трогательно и нелепо одновременно. Потом человечек ощерился, и стало видно, что рот у него полон конических стальных зубов — словно акула ухмыльнулась.
— Как твои детки, Мук? Трудятся?
— Трудятся. Куда ж им деваться? У нас — кто не работает, того едят, сам знаешь. Кругооборот живой материи, — человечек коротко хохотнул. — А это кто? — ткнул пальцем.
— Мясо для доктора, — ухмыльнулся Эд. — На последней, так сказать, прогулке. Покажешь своих?
— А Блотт мне голову не снимет?
— С Блоттом я договорюсь. А этому — все равно некуда теперь. Только вниз, под скальпель. Он, веришь ли, — художник, — Эд заржал, похлопывая себя по бокам.
— Ннну… Ладно, пойдем. Покажу. Пусть уж тогда, что ли, и место себе подберет. Чтобы потом не отвлекаться.
То, что теперь о нем говорили, совершенно на него не глядя, испугало Конрада довольно сильно. Но то, что оказалось за широкими, обитыми железом дверьми…
Длинная, словно вагон, комната. Столы в шахматном порядке, и за каждым… Сказать: «люди» — было совершенно невозможно. Когда-то — конечно. А теперь… Каждый — в ажурном, из прутьев склепанном кресле: снизу привинчен трехведерный бак, откуда и торчит туловище — без ног, оплетенное трубочками и шлангами. Правая сторона черепа обнажена, вместо глаза — плетево линз и бронзовых оправ для фокусировки. Вместо правой руки — система железных штырей, шипение пневматики, запах машинного масла. Сверкающие держатели, в которые вложены перья самопишущих ручек. Бледные тела там, где осталась еще плоть. Перед каждым на пюпитре — разделенные на листы графические романы. И — конторский ящик для готового продукта.
Тихий шорох перьев по бумаге.
Конрада вывернуло здесь же, под стеной — раз, другой, третий, тело будто зажило собственной жизнью, не давая роздыху.
Эд брезгливо отскочил, зубастый же глядел почти умильно.
— Проблевался? — спросил ласково. — Это ничего: привыкнешь. Здесь — все привыкают.
И захихикал, словно сказал шутку.
Конрад, наконец, справился с телом, отполз к другой стене, слезящимися глазами поглядел на одного, на другого.
— Это — что? — прохрипел.
— Копировальщики, — охотно откликнулся Эд. — Ты ведь хотел их увидеть, правда? Вот и увидел. Нам ведь, дружок, от тебя теперь скрывать нечего: тебе нынче одна дорога — сюда же, рисовать. Или по какой другой надобности Вивисектор тебя попользует. Он ведь — с прибабахом старик, мало ли на что ему человечина понадобится. Да не переживай так: до смерти он мало кого режет.
— А Фокс, Фокс — где?
— Какой Фокс?
— Тот, кто рисует для копировальщиков.
