— Какое им дело до Кетополиса? России разобраться бы в своих менуэтах с Европой, — Артуро имел неосторожность проявить видимость интереса, и барон Мильс немедленно вцепился в него как клещ.
— Вот именно, друг мой! Вот именно! Какие-то русские, еще вчера гнувшие спину на полях своих господ, смеют критиковать нас за то, что мы используем труд пещерников! Страна, управляемая tsar и даже не имеющая собственной конституции, смеет поучать нас — наиболее просвещенную и развитую державу в мире! Экие стервецы! Попомните мои слова, юный граф! Россия, а не Германия станет оплотом этой новомодной заразы — социализма. Вот смотрите, что пишут! — барон Мильс начал цитировать, жестикулируя с таким ожесточением, что прохожие шарахались в сторону и с недоумением оглядывались на странную пару. — «Совершенно возмутительно для Европы закрывать глаза и поддерживать добрые торговые отношения с агрессивной морской державой, пропагандирующей культ силы и до сих пор зиждящейся на рабском труде»! Нет, после подобных слов я, право, только порадуюсь обструкции, которую Гибкий Шульц устроит сегодня вечером русскому выскочке Шаляпину!
Куда любопытнее было бы расспросить о Шульце и Опере, но Мильс явно ждал совсем другого вопроса.
Молодой аристократ, незаметно вздохнув, поддержал беседу в избранном бароном русле:
— Под рабами, я так понимаю, они подразумевают морлоков?
Кетополис существовал во многом благодаря беспросветному труду человекоподобных созданий, загнанных в бесконечные лабиринты катакомб. В руках подземных находилась канализация Кето, его котлы и насосы для ферментации отходов и получения газа, подавляющее большинство горных разработок. Но обсуждать данную особенность градоустройства в аристократическом обществе считалось неприличным.
Однако для Мильса запретных тем не существовало.
Эксцентричный барон мгновенно оставил в покое «чертовых потомков скифов», осмелившихся критиковать его любимый Кетополис, и воспользовался вялым вопросом Артуро как трамплином:
— Морлоки? Пфф! Умоляю вас, граф де ла Коста! Они всю жизнь были «пещерниками» и «подземными»! Но чертов англичанин, писака Герберт Уэллс издал свою «Машину времени» — и пожалуйста! Мы как канарейки талдычим: «Морлоки, морлоки!»
— Не читал.
— О, это не повод печалиться, мой юный друг! Пустая трата времени. Весь мир в один голос восторгается проницательностью и удивительным полетом фантазии этого Уэллса, и как он сумел приподнять завесу времен на сотни лет вперед. А между тем это восхищение совершенно незаслуженно.
— Отчего же?
Общество приставучего как кальмарья присоска барона тяготило Артуро, но он надеялся, что рано или поздно им встретится кто-нибудь из многочисленных знакомых Мильса и барон переключится на новую жертву.
— Ну как же? Впечатлительный Уэллс, потрясенный пребыванием в Кетополисе, всего лишь создал аллегорию, пародирующую наше с вами общество! Просветленные элои благоденствуют наверху за счет диких и примитивных морлоков, живущих внизу. Мир будущего? Чушь! Сегодняшние реалии Кетополиса! Даже пожирание морлоками своих якобы хозяев — не что иное, как метафора. Уэллс почти дословно пересказал наши городские легенды о том, что пещерники похищают детей.
Мимо беседующих аристократов проскользнули, смущаясь и опуская глаза, прелестные гимназистки. От наметанного глаза барона не ускользнуло, какими взглядами девицы тайком одарили его молодого спутника. Прожженный ловелас, Мильс даже красноречиво поднял бровь, приветствуя успех де ла Коста, но Артуро лишь небрежно пожал плечами.
Его скука приумножалась.
— Вот увидите, он еще про нашего Вивисектора книгу напишет. Я даже вижу фабулу — сумасшедший ученый, прячущийся на затерянном в океане острове, где проводятся жуткие эксперименты над людьми! Он делает из них жуткие полуживые автоматы… хотя нет, мы же говорим об аллегории. Делает из них животных? Или вообще делает из животных людей! Как вам? В Кетополисе за такое сочинение не дадут ни гроша, но за пределами нашего города книга пойдет на ура. Я вот думаю даже: может, опередить мистера Уэллса и самому взяться за перо? Полагаю, у меня выйдет недурно!
— Возьмитесь, барон, — великодушно согласился де ла Коста. — В самом деле! Перо подчинится вашему темпераменту!
Мильс остановился, чтобы поцеловать ручку не то знакомой, не то очередной пассии, так пышно упакованной в галлийские кружева, что рассмотреть фигуру не представлялось возможным. Артуро воспользовался этим подарком судьбы, выкрикнул скомканные слова прощания и бросился через мостовую к пыхтящему у противоположного тротуара мобилю.
— Куда изволите, господин хороший? — жизнерадостно поинтересовался белобрысый детина скандинавской наружности.
От изрядно вытертого на локтях шоферского волчьего кожушка пахло зверем.
— Гони к Стаббовым пристаням! — приказал де ла Коста. — Двойная плата.
Шофер пожал плечами и, потянув свисающую сверху треугольную ручку, дал предупредительный свисток.
Мобиль окутался горячей белесой дымкой. Ближайшие к машине прохожие подались в стороны, не скрывая недовольства. Шофер покосился на странного пассажира, недоумевая, что такому холеному красавчику, «чистенькому», могло понадобиться в самом мрачном углу Кетополиса.
Вряд ли можно было найти в городе более неподходящее местечко для высокородного аристократа, чем Стаббовы пристани.
В Кетополисе хватало захолустных окраин, недружелюбных к жителям Бульваров и Монте-Боки. Нищие рабочие пригороды тянулись от города на север к Ганаю и Патройе, на восток по обе стороны Баллены — до заболоченных берегов Переводья, на юг — до меловых пустошей Белых холмов. Предместья были прибежищем людей, балансирующих между бедностью и нищетой, давно отчаявшихся и разуверившихся в справедливости кетополийской монархии — и оттого не слишком доброжелательных к представителям высшего общества, «блистающей пене социума». Ни один здравомыслящий аристократ даже днем не сунулся бы туда без вооруженной охраны — так то окраины…
Но была и другая, особая часть города, гниющая язва в прямой видимости от королевского дворца — Старый порт, все чаще зовущийся Мертвым.
Странно, но судьбу суши решила вода. Слишком короткая песчаная коса Тенестра едва-едва прикрывала залив от океана. Открытая злым западным ветрам бухта то и дело превращалась в непреодолимую преграду для рыбаков и купцов: еще несколько лет назад у пристаней неделями томились баркасы и шхуны, а в портовых кабаках гуляли до одурения заморские моряки.
Кето, остающийся в стороне от бесконечной череды континентальных войн и ужасов бирманской экспансии, обеспеченный собственными ресурсами, ведущий интенсивную торговлю, задыхался без надежных морских ворот.
И едва новый порт заявил о себе, старый был обречен на вымирание. Опустели огромные склады, обветшали выстроенные когда-то по приказу легендарного Стабба причалы, а десятки кварталов, прилегающих к бухте, быстрее быстрого растеряли славу бойкого места.
