— Самого сурового, — последовал немедленный ответ.
Мордрейд растянул губы в мертвенной улыбке.
— Прошу внести в протокол… обвиняемый считает, что заслуживает… — зловещая пауза. — Смерти! за свои прегрешения.
В зале зароптали.
— Прошу внести в протокол, — раздался звучный ясный голос пирата. — Что судья сегодня плохо слышит.
Хохот обрушился на зал, подобный удару океанской волны.
— Еще одно слово, — сказал Мордрейд. — мистер Кроше, и вы получите в зубы кляп. Считайте, что я вас предупредил. Вы поняли?
Корсар насмешливо поклонился.
— Как прикажете, ваша честь.
— Желаете продолжить, мистер ди Тулл? — обратился судья к молодому человеку.
— Да, сэр.
— Сделаете это после перерыва.
Кастор поклонился.
— Судья вас уже ненавидит. Может, пора остановиться? — мистер Такреди вытер красную шею. — Вы сегодня и так задали судье жару.
— Нет, — покачал головой молодой дворянин. — Осталась последняя часть истории.
— Не боитесь, что станет хуже?
— Что может быть хуже смерти? — ответил Кастор вопросом на вопрос.
Мистер Такреди покачал париком.
— На вашем месте я бы не был столь уверен, мистер ди Тулл. Существуют вещи, гораздо более страшные, чем смерть…
4
Когда я прибыл в Иштамабад, улицы были украшены флагами, разодетые басурмане прогуливались туда-сюда, сверкая перстнями и красотой одежд, и кричали, гортанно. К тому времени я уже знал, что этот страшный крик у них — выражает великую радость.
— Что за праздник сегодня? — спросил я у торговца по-басурмански.
— Султан взял себе в жены необыкновенную красавицу!
— А много ли у него жен? — спросил я.
— Девяносто восемь, — отвечал торговец. — Эта будет девяносто девятая. Говорят, кто ее увидит, забудет отца и мать, и будет молить у ее ног о снисхождении. О, жестокая! Ее красота разит как клинок. Во избежание несчастных случаев, султан запретил всем под страхом смерти видеть ее лицо.
А султан не так глуп, подумал я в тот момент.
— Как же имя этой красавицы?
— Ясмин!
Кровь бросилась мне в лицо. Кулаки мои против воли сжались. Но в ту же секунду мне пришло на ум, что это могла быть какая-то другая Ясмин, не моя Ясмин…
Но это была она.
* * *
Федерико Мессина выполнял особый заказ властителя басурман; в следствие чего люди доктора пользовались во дворце некоторой свободой. Пришлось этим злоупотребить. Вечером я спрятался за занавесью и с дрожью наблюдал, как султанский гарем выходит в сад на прогулку. Последней шла красавица в зеленых шальварах, с толстой черной косой до земли… она!
Представьте мой ужас, когда я увидел ту, что снилась мне третий год.
То была Ясмин.
Желание увидеть ее снова стало нестерпимым.
На другой день я должен был представлять султану сделанных по его заказу механических кукол. Я решил воспользоваться этой возможностью, чтобы поговорить с Ясмин. Конечно, это было безумие…
Не буду рассказывать, как я, подкупив рабов, проник в тайные покои султана и, наконец, увидел ту, о которой грезил ночами.
Она вошла знакомой мне походкой. Томление и зной вошли вместе с ней. Я навсегда запомнил запах ее кожи — миндаль и горьковатое масло. Яд и сладость. Сейчас, стоя перед вами, я закрываю глаза и снова слышу ее легкие шаги, чувствую ее запах.
Представьте: змея, изогнувшая шею, выставившую треугольную голову; раздвоенный язычок бьется меж бронированных губ. Опасные изгибы гибкого, покрытого чешуей, тела…
Отверстия на конце ее головы — черные, они, словно вторые глаза, смотрят на тебя.
Томление и опасность всегда были связаны с ней, с моей Ясмин.
— Не покидай меня, — сказал ей султан. — Умоляю, проси все, что хочешь. Я не могу заставить любить себя, но будь ко мне хотя бы ласковей.
Ясмин покачала головой. Нет.
— Когда ты не смотришь на меня, я иссыхаю, как источник в разоренном оазисе, — продолжал султан. — О, роза пустыни, посмотри на меня. Посмотри на меня. Посмотри.
Твои глаза сини, как ночное море, безжалостны, как черные скалы, о которые разбиваются мои галеры; опасны, как южная ночь. Но когда ты так смотришь на меня, я чувствую, что холод севера пробирает меня до костей, вымораживает плоть и леденит сердце. Посмотри же на меня хоть немного ласковей, умоляю!
Я стоял, точно пораженный громом. Я мог только смотреть и слушать.
Когда она отвернулась, султан простер над сосудом руку. Другой рукой он отворил перстень с ярко-красным камнем, и желтая песчаная пыль, словно взятая из бескрайней пустыни, просыпалась из перстня вниз, в рубиново-черное вино, вскипела на мгновение и — снова темная гладь в кубке. Безмятежная, безмолвная. Молчаливая.
В следующий миг Ясмин повернулась к султану.
— Выпей, боль моей души, — сказал султан хрипло. — Выпей со мной — и простимся.
Ясмин медленно кивнула: да. Протянула руку и взяла кубок.
— Я даю тебе свободу, — сказал султан. Голос его то звенел от ярости, то хрипел и бился, словно пойманный в ловушку и обреченный на смерть зверь. — Ты свободна… свободна навсегда, моя роза пустыни. Пей и прощай.
Ясмин подняла кубок. Я увидел ее смуглое запястье с золотыми росчерками браслетов. И сердце мое замерло.
— Пей, — повторил султан. Я с трудом оторвал взгляд от ее губ. Я был словно в чумном бреду, странные видения грезились мне наяву. Кубок, перстень, желтый песок, шипящая выгнувшаяся змея… и дерево анчар, сухой и страшный убийца пустыни.
И мчится прочь, уже тлетворный…
«Такой яд обычно применяют на востоке».
— Пей!
* * *
Кастор поднял голову и смело взглянул в лицо судье.
— И тут я понял, чему стал свидетелем. Против Ясмин готовился заговор, ее хотели убить — как убили недавно моего отца! Кровь у меня застыла в жилах… а затем вскипела. В ярости я ворвался в покои и в последний момент сумел выбить из ее рук кубок с ядом. Уже не соображая, что делаю, я выхватил пистолет и выстрелил в султана.
Дальше было бегство.
Кастор помедлил.
— Моя ошибка была в том, что я привез Ясмин к моему покровителю — доктору Мессине.
Что случилось дальше, вы знаете.
Он влюбился, как мальчишка. Женился на ней. А потом застал с ней вот этого покорителя женских сердец… и был убит. Так я потерял второго отца.
