Потом говорили другие, а я пыталась следить за переводом. Во
всех историях он представал добрым и сильным. Не только в сражениях с
не-мертвыми — Дмитрий в любой ситуации стремился помочь тому, кто нуждался в
этом. Почти все могли вспомнить случаи, когда Дмитрий первым бросался на
помощь, делая то, что считал правильным, даже если это было для него сопряжено
с риском. Меня это ничуть не удивляло. Дмитрий всегда делал то, что должно.
И в большой степени за это я так его любила. По своей
природе мы были похожи. Я тоже бросалась на помощь, когда кто-то нуждался во
мне, иногда даже если этого делать не следовало. Многие из-за этого считали,
что я не в своем уме, но Дмитрий меня понимал. Он всегда меня понимал и помогал
упорно работать над тем, как обуздывать эту импульсивную потребность кидаться в
опасные ситуации, точно в омут головой, как использовать разум и расчет.
По-моему, никто на свете никогда не понимал меня так, как он.
Я не замечала струящихся по щекам слез, пока не осознала,
что все смотрят на меня. Первой мыслью было — они считают меня безумной из-за
того, что я плачу, но потом я осознала, что кто-то задал вопрос.
— Они хотят, чтобы ты рассказала о последних днях Дмитрия, —
сказала Виктория. — Расскажи, что хочешь. Что он делал. Какой он был.
Я утерла рукавом мокрое лицо и перевела взгляд на огонь
костра. Сколько раз мне приходилось говорить перед множеством людей — и хоть бы
что, но сейчас...
— Не могу, — напряженным, еле слышным голосом ответила я
Виктории. — Не могу говорить о нем.
Она сжала мою руку.
— Пожалуйста! Им это очень нужно. Они должны знать. Расскажи
что угодно. Какой он был?
— Он... Он же был твой брат. Ты знаешь.
— Да, — мягко ответила она. — Но нам хотелось бы знать,
какой он был с твоей точки зрения.
Мой взгляд по-прежнему был прикован к костру; пляшущее пламя
медленно меняло цвет с оранжевого на голубой.
— Он... Я не встречала человека лучше. — Я замолчала,
собираясь с духом, и Виктория воспользовалась возможностью перевести мои слова
на русский. — И он был одним из лучших стражей. В смысле, он был моложе многих,
но все знали, каков он. Все знали, какая у него репутация, и обращались к нему
за советом. И если происходил бой... или просто возникала какая-то угроза, он
всегда первым бросался на помощь. Никогда не отступал. Пару месяцев назад на
нашу школу напали...
Я слегка притормозила. Беликовы говорили, что знают об этом
нападении — что все знают о нем, — и, судя по обращенным ко мне лицам, так оно
и было. Не требовалось в деталях описывать эту ночь, все те ужасы, которые я
видела.
— Той ночью, — продолжала я, — Дмитрий столкнулся со
стригоями. Точнее, мы были вместе, когда поняли, что они напали. Я хотела
остаться и помочь ему, но он не позволил мне, велел бежать изо всех сил и
предупредить остальных. А сам остался — понятия не имея, скольких стригоев ему
придется одолеть, пока я приведу помощь. Я до сих пор не знаю точно, сколько их
было, но довольно большая группа. И он в одиночку справился со всеми.
Я подняла взгляд. Все сидели так тихо, что, казалось, не
дышали.
— Это было так трудно. — Мой голос упал до шепота, и
пришлось повторить то же самое громче. — Это было так трудно. Я не хотела
оставлять его, но понимала, что должна. Он многому научил меня, и прежде всего
тому, что мы должна защищать других. Это был мой долг — предупредить остальных,
хотя больше всего на свете я хотела остаться с ним. Пока я бежала, в сердце
неотступно билось: «Поворачивай обратно! Возвращайся к нему!» Но я помнила о
своем долге и понимала, что в какой-то степени он таким образом стремился
уберечь меня от опасности. И если бы мы поменялись местами, я тоже заставила бы
его бежать за подмогой.
Я вздохнула, удивляясь тому, что так откровенно говорю о
своих чувствах, и вернулась к описанию событий.
— Даже когда прибыли другие стражи, Дмитрий продолжал
сражаться. Он убил больше стригоев, чем кто-либо еще. Ну, почти. — На самом
деле больше всех убили мы с Кристианом. — Он... Он был неподражаем.
Я рассказала им остальное, что прежде рассказывала
Беликовым, просто добавила немного ярких деталей, чтобы показать, каким он был
храбрым и яростным в борьбе. Было больно говорить обо всем этом, и тем не
менее... я почти испытывала облегчение, выпуская наружу то, что так долго
держала внутри. Но в конечном счете мне пришлось рассказывать им о пещере, и
это было самое худшее.
— В пещере мы загнали сбежавших стригоев в ловушку. Там было
два входа, и мы наступали на них с обеих сторон. Некоторые из наших, однако,
сами угодили в ловушку, а стригоев оказалось больше, чем мы рассчитывали. Мы
потеряли людей... но потери были бы гораздо значительнее, если бы там не было
Дмитрия. Он не покинул пещеру, пока все не вышли наружу, не заботясь о том, как
при этом рискует сам. Его единственное желание было — спасти остальных...
Я видела решимость в его глазах. Наш план состоял в том,
чтобы как можно быстрее выйти наружу и начать отступление, но, мне кажется, он
хотел задержаться и убить всех стригоев, которых сможет найти. Однако,
подчиняясь приказу, в конце концов и он начал отступать — когда все остальные
были уже в безопасности. И в эти последние мгновения, прямо перед тем, как
стригой укусил его, наши взгляды встретились, и его глаза были настолько полны
любви, что, казалось, вся пещера внезапно осветилась. Они как будто говорили о
том, что он сказал раньше: «Мы можем быть вместе, Роза. Мы уже вместе. И ничто
никогда не разлучит нас...»
Конечно, обо всем этом я не стала рассказывать. Когда я
закончила, у всех собравшихся были мрачные, но исполненные благоговения и
уважения лица. В задней части толпы я заметила Эйба с непроницаемым лицом и его
стражей. В нем чувствовалась жесткость, но не гнев и не страх. По кругу начали
передавать маленькие чашки, и кто-то протянул одну мне. Незнакомый дампир, один
из немногих присутствующих здесь мужчин, встал, поднял свою чашку и заговорил
громко, с оттенком благоговения в голосе. Имя Дмитрия упоминалось несколько
раз. Закончив, он выпил то, что было в его чашке. Все сделали то же самое, я последовала
их примеру.
И едва не задохнулась до смерти.
Это было словно жидкий огонь. Потребовались все мои силы,
чтобы проглотить его, а не обрызгать стоящих вокруг.
— Что... Что это? — Закашлявшись, спросила я.
Виктория улыбнулась.
— Водка.
Я уставилась в свою чашку.
— Нет. Я уже пила водку.
— Но не русскую водку.
По-видимому, она была права. Из уважения к Дмитрию я допила
остальное, хотя меня не покидало чувство, что, будь он здесь, он бы осуждающе
покачал головой. Я думала, что после своего рассказа не останусь в центре
внимания, но нет. Меня продолжали расспрашивать. Они хотели знать больше о
Дмитрии, о его жизни в последнее время. Они также хотели знать о наших с
Дмитрием отношениях. Похоже, они поняли, что мы с ним были влюблены друг в
друга, и одобряли это. Расспрашивали о том, как мы познакомились, как долго
были вместе...
