Посвящается всем, разделявшим со мной генофонд и вносившим в него свою лепту, прямо или косвенно, ныне или присно. А еще – Деборе, моему товарищу и соэкспериментатору во всем, что касается биологии.
Рибофанк
Биология исключительно хорошо усваивается. Она дает ряд широких экспериментальных обобщений, а затем позволяет согласовывать или устанавливать с ними связь бесконечно многообразных феноменов. Прожилки зародыша в яйце, нервные движения нетерпеливой лошади, уловки мальчика, занятого счетом, инстинкты рыбы, поганка на корне садового цветка и слизь на сырой приморской скале – десятки тысяч подобных явлений служат доказательствами и соответствующим образом освещаются. И эти обобщения не только захватывали своими щупальцами и собирали воедино все факты естествознания и сравнительной анатомии, они всегда как бы распространялись все дальше на мир интересов, лежащих за их законными границами.
Герберт Уэллс. «Анна-Вероника».
Биология – естественная область противоречий, точно так же, как физика – область единства.
Фримэн Дайсон. «Бесконечность во всех направлениях».
Физика – это частный случай биологии.
Джон Касти. «Комплексификация».
Однажды в Телевизионном Городе
Ну чего вы, чуваки? Чего? Я ж не рыпаюсь, я паинька, так зачем же вы лазики на меня наводите? И не денусь никуда отсюда, ноль шансов – стоит ли меня сторожить, как помесь дикую?
Извини, чувак, паршиво слышу – у твоего летика движок слишком шумный. Как я попал сюда, интересуешься? Да просто залез. Ну, твой-то вопрос – легкий. А вот у меня потруднее найдется. Вот был я типа Кинг-Конг навороченный – был, да сплыл. Так как же, черт возьми, я теперь отсюда выберусь?
А ведь еще совсем недавно, в шесть часов самого что ни на есть рядового субботнего вечера, сидел я в метамолочном кафе под названием «Лачужка-развалюшка» и пенял на судьбу, имея на то оченно даже веские основания. Эх, до чего ж я измельчал – ни на ангстрем разницы между мною и силикробом. Ни чувы у меня, ни шайки, ни капу сты. И ноль шансов обзавестись либо первой, либо второй, либо третьей. От такой беды одно спасение – залить за воротник новейший токсомозгодрай из ассортимента старушки «Лачужки».
Так вот, стало быть, потребовал я у столика карту напитков. «Багий кисель», «коктейль-молот» – все старье. Только одно незнакомое пойло – «беспроблемин-супер». Заказал порцайку, и прибыла она в виде чашки молока, охлажденного и вспененного да присыпанного молотой корицей. С напитком я в два глотка расправился – прямо скажем, не фонтан, обыкновенная смесь синтепротеинов и нейротропинов, бульончик из длинных молекул, воплощенное представление какого-то биобрухо о рае в блистерной упаковке.
Короче, никакого эффекта, кроме ощущения, будто полость за глазами наполнилась ракетным топливом. И по-прежнему личные перспективы смотрятся ничуть не привлекательнее бритой крысиной задницы.
В том-то и беда, что подаваемые в кабаках тропы и строберы – детские игрушки. Хочешь ловить ядреный кайф, закидываться настоящей крутой дурью – прибивайся к шайке, и желательно, чтобы в этой шайке был лепила, гордящийся стерильностью своего инструментария. Подходящих банд много – я бы затесался к ферментам, или к баянистам, или в шайку Созвездие Кита, или на худой конец примкнул к орто.
Но, как уже сказано, не попал я ни в одну такую «организацию», и нет надежды когда-нибудь попасть. Да и не больно-то стремлюсь, ежели честно. Слишком токсичны, на мой вкус, все эти гоп-компании.
И вот сижу я в баре, в черепушку будто жидкого кислорода под завязку налили, точно я – не я, а готовый к аварийному старту «Челленджер». И будущее свое вижу в еще более мрачных тонах, чем до того, как обнулил башлятник бесполезного пойла ради. Слизываю со стакана коричный ободок – и тут заходит не кто иной, как Касио, мой старый чувак.
Вообще-то Касио не старый, моложе меня, ему пятнадцать. Он тощий и бледный, и прыщей на нем побольше, чем на работяге с диоксиновой фабрики. Хотя мог бы и нормальную кожу иметь – если б не забывал регулярно мазаться эпикремом. Он носит в каштановых волосах несколько привитых нитей оптоволокна, щеголяет жилеткой из имиполекса, пузырящейся, точно грязевой вулкан, и дюжиной желейных браслетов на левом запястье.
– Диз, привет! – Мы с Касио стукнулись кулаками. – Как оно, твое «ничего»?
Касио тоже ни в какой банде не числится, но он по сему поводу озабочен меньше моего. Всегда на подъеме, всегда счастлив, рот до ушей. Может, это из-за музыки – сколько помню Касио, без нее он ни шагу. Если чего-то по жизни не хватает – он это «что-то» всегда может найти в музоне. Ни разу еще не унывал при мне. Порой даже подмывает хорошенько врезать ему по довольной физиономии..
– Да не здорово, чувак. Жизнь пуста, как брюхо у тайваньского ребенка, что кишечный зет-вирус подцепил.
Касио придвинул стул к столику.
– С Шаки-то у вас как, все нормалек?
Я застонал. Дернул же меня черт нагородить приятелю вздора про свои отношения с Шаки! Не иначе, в тот злополучный день крыша моя не на месте была.
– Сделай одолжение, выброси из головы эту чушь!
Не было между мной и Шарлоттой ничего, усек?
Касио напустил на себя недоуменный вид:
– То есть как это – ничего не было? Ты же так убедительно доказывал, что теперь она – твоя чува…
– Нет, старик, ты все не так понял. Забыл – мы ж тогда здорово вмазали? Ну, и поперло меня…
Из жилетки Касио вылез длинный качающийся стебель, разросся в шар, рассосался.
– Да ты чего, Дез? Я ж и раньше знал. Только и разговоров во всем Тиви-Сити – про тебя да про Шаки.
У меня сердце раздулось, как бицепс метастероидного уродца, и в горло прыгнуло.
– О нет! Чувак, скажи, что это неправда!..
– Прости, Дез, не хотел тебя расстроить…
Ну, я попал! В аэрорыбью пену, да по самые ноздри!
Шаки – это подружка Турбо. А Турбо – вожак боди-артистов. Боди-артисты – самая крутая банда в Телевизионном Городе. А я – просто грязь между их вечно босыми пальцами ног.
Я отодвинулся вместе со стулом от столика. Что-то в «Лачужке-развалюшке» вдруг сделалось душновато. Ведь каждому известно, что я здесь завсегдатай.
– Касио, я прогуляться не прочь. Ты как?
– Ага, конечно.
Т-стрит – длинный бульвар, проходящий с севера на юг. Шириной он с бывший Парк Ужасов, что в Тиви-Сити считался главным пугалом. Бульвар протянулся от 59-й аж до 72-й и был набит гражданами-полноправами и недогражданами-неполноправами, андроморфами и гиноморфами, кибами и трансгенами, и все ожидали урочного часа, апогея субботней ночи, когда зазвучит гимн города. К одиннадцати уже повсеместно будет искрить, мерцать и полыхать, но в такие ночи Тиви-Сити, весь залитый янтарно-красно-зелено-синим неонеоном, лично мне кажется малехо старомодным. А ведь мини-городу на берегах Гудзонова залива всего-то навсего тридцать лет, ничто по сравнению с возрастом остальных районов Нуэво-Йорка, однако он уже начинает сдавать. Я попробовал себя представить вдвое старше, чем я есть, – пожалуй, к тому времени и сам начну скрипеть суставчиками.
