Мне необходимо было как-то компенсировать долгие годы одиночества.
Не говоря уже о том, чтобы подготовиться к еще более долгим, уже не столь одиноким, которые ждали меня впереди.
Кобейновский свитер
На этот раз я уж точно это сделаю!
Я один в трейлере. Школу закрыли из-за аварии в котельной, а мать уехала на дневную смену в закусочную, молясь, чтобы лысые покрышки нашего драндулета продержались еще день. Говорит, что если лесорубы и шоферы, которые захаживают в «Жареную сову», не поскупятся на чаевые, то на этой неделе мы, может быть, и накопим на пару восстановленных. Пойти не к кому, в школе одни придурки да мудозвоны, а кого еще найдешь в этом паршивом городишке. Жопа мира — Баттхоул, штат Вашингтон, население десять миллионов деревьев и столько же, наверное, кретинов. Денег или машины, чтобы съездить куда-нибудь в веселое местечко развлечься, у меня нет. Нет даже прав, если хотите знать. Читать мне не нравится, видеокассеты все уже раз по сто пересмотрел. Их у нас пять: «Покахонтас», «Рискованное дельце», «Аэроплан!», «Лицо со шрамом» и «В поисках Сьюзен». Телевизор принимает только одну программу, а на игровой приставке сломался джойстик. На лице у меня такая куча прыщей, что по сравнению с ним карта Боснии, которую показывали вчера в передаче, просто идеал гладкости. Все парни на милю в округе меня ненавидят, девушки нет и никогда не будет, а самая главная гадость в моей вонючей жизни — это мое собственное имечко, которое придумал мой гребаный папаша. Кстати сказать, я его никогда не видел и видеть бы не захотел, даже если бы он был жив. Назвал меня так, чтобы задобрить какого-то богатого дядюшку, который так и помер, не оставив нам ни цента, а я теперь должен носить самое поганое имя во всей вселенной!
Джуниус. Джуниус Везерол. Вот как меня зовут!
Ну и, конечно, сами понимаете, как меня прозвали в школе.
Джун, ясное дело. Как девчонку. И то только, когда добрые. А так все больше Джуни. Джу-уни… Или вообще Джуни-Муни.
Да вы вообще можете хоть как-то себе вообразить, чтобы какая угодно девчонка приняла всерьез парня, тем более влюбилась, если его зовут Джуни? Вот приходишь ты, скажем, к ней на свидание, все путем, вы обнимаетесь, и она вдруг говорит: «Поцелуй меня, Джуни!» Вот именно! Тьфу, да и только!
Я как-то раз хотел сменить имя и сказал всем взрослым и ребятам, которых знаю, звать меня по-другому. Ничего особенного, просто Джеймс. Так, чтобы первые буквы остались те же. Джим Везерол, старина Джим. И что бы вы думали? Как я ни просил, все до одного так и продолжали талдычить: Джун, Джун, Джун… Потом мне уже осточертело просить и унижаться, и я плюнул. Сдался, короче. Я всегда сдаюсь.
Ладно, это все теперь не важно, потому что наступил день, час и даже минута, когда я все-таки сделаю, что решил!
Только чтобы хоть на этот раз все не просрать, как просрал всю свою жизнь, я уж постараюсь продумать каждую мелочь!
Перво-наперво ставлю свою любимую кассету со «Слейером» на непрерывное проигрывание и включаю звук на максимум. Машинка у меня старенькая, но орет будь здоров, аж стены у трейлера дрожат. Так, теперь иду на кухню — на самом деле это не кухня, а просто другой угол комнаты. Там под раковиной с грязной посудой — фанерный ящик, который закрывает трубы и вместо двери завешен старой рубашкой. Отодвигаю рубашку и нашариваю внутри бутылку с персиковым бренди, которое мать купила в прошлом году, чтобы приготовить какую-то фигню по рецепту из «Мира женщины». Получилась какая-то склизкая дрянь с комками, есть было нельзя, но полбутылки бренди осталось.
Несу бутылку в материну «спальню», становлюсь на колени и, опираясь на пол той рукой, в которой бутылка, шарю другой под кроватью. Так… куча старых журналов… тапки… вообще непонятно что… Вот оно!
Куда ж оно денется!
Двустволка моего никчемного покойного папаши.
Встаю с бутылкой в одной руке и ружьем в другой, плетусь назад и плюхаюсь обратно на диван, поближе к орущим колонкам.
Первым делом проверяю ружье. Оба патрона на месте, как и были все время, что я себя помню. Надеюсь, они не слишком старые, чтобы выстрелить. Зачем мать хранит оружие, я без понятия, тем более заряженное. Боится, что живет одна с ребенком? А может, для того же, для чего я сегодня. Хрен ее знает. Главное, что ружье на месте. Защелкиваю его и кладу рядом на диван.
Теперь очередь бренди.
Я никогда не пил больше банки пива. Ну, может, двух. Разве что еще шампанское один раз на свадьбе. Однако бренди идет неплохо. Такое сладкое, что даже не противно. Между глотками я впитываю в себя музыку — так, что сам уже бренчу, как кружка с монетами у нищего. Странное дело, это как-то даже успокаивает. Время от времени протягиваю руку и глажу ружье. Стволы холодные, как перила у цеппелиновской лестницы в небо, а приклад гладкий вроде бейсбольной рукавицы. Интересно, убил отец хоть раз кого-нибудь из него или нет? Я-то уж точно убью. Вот только бренди допью…
Кассета проигралась уже дважды и пошла в третий раз, в бутылке есть еще на глоток. Голова у меня кружится, как центрифуга в стиральной машине, а все знакомое барахло вокруг раздвоилось и светится, будто у него нимб. Банка из-под джема с засохшими цветами, которые мать собрала прошлым летом, коробка с кукурузными хлопьями, телевизор с обломанной половинкой антенны, то есть теперь с двумя… Но взять ружье и засунуть в рот сил у меня достанет, я уверен, а уж на спуск нажать — наверняка. Задумано неплохо, да и что тут трудного? Это вам не какая-нибудь трепанация черепа, правильно?
Хотя… на самом деле так и есть. Смех, да и только.
Я пытаюсь сфокусировать взгляд на бутылке, почти уже пустой, торжественно салютую ею, будто говорю тост, и подношу к губам, чтобы выпить последний глоток… И вдруг меня начинает трясти, да так, что я чуть ее не роняю.
Нет, это не нервы, не подумайте. То есть не только нервы. Просто в трейлере холодно, я только сейчас понимаю, как холодно. Дубняк. Я едва чувствую свои пальцы. Вот зараза, наверное, кончился пропан. Мать говорила, что на этой неделе надо заказывать новый баллон. Черт! Мороз почти как на улице. Так и до смерти недолго замерзнуть. Представляете, они меня находят, а я твердый, как доска, и с заряженным ружьем в руке. И заголовки в газетах: «Школьник-дебил просрал самоубийство, замерзнув до смерти. Знавшие его не удивлены. Он всегда был неудачником, говорят одноклассники».
Надо срочно согреться, а то засну — и все, конец.
Оглядываю комнату в поисках одеяла или куртки и вдруг замечаю свитер.
Мать купила его неделю назад на базаре Армии Спасения. Всего за доллар семьдесят пять. В жизни не видывал такого страшного свитера. Как будто даже не вязаный, а вроде шкуры, которую содрали с какого-нибудь зверя. Он типа кофты — кардиган, кажется, это называется, — но без пуговиц. Наверное, чья-нибудь бабка связала, у которой болезнь Альцгеймера и застегнуть она все равно ничего не может. Рукава такие толстые на концах, с рубчатыми манжетами, чтобы казались свободными и в то же время держались. Свитер широкий, мешковатый, пух на нем дыбом стоит, как у кошки, которой в задницу сунули провод на миллион вольт. Но самое скверное в этом поганом, распоганейшем свитере — это его цвет. Что-то среднее между оливковым оттенка рвоты и дерьмово-бежевым. Больше всего похоже на гнилой банан. Слов нет, такая гадость.
