В стройности первоначальной.
Владислав Ходасевич
— Артём Григорьевич!..
Опять всё та же супружеская чета.
— Поздравляем, поздравляем… — лучась радушием, пела медоточивая соседка, глаза же у самой опасливо постреливали по сторонам. — Такая честь, такая честь… Неужели на премию Безуглова?
Серенькое костистое личико супруга под козырьком серенькой кепки вымученно покривилось в неком подобии заискивающей улыбки. Из кармана плащика опять торчал свежий номер газеты «Будьте здоровы!».
— Вот о ком вам написать надо, вот… — указывая на невзрачного спутника жизни, умильно продолжала соседка. — Всю жизнь за правду страдаем, никак справедливости не добьёмся… Да и где она, справедливость? — вздохнула она, пригорюнившись.
Кое-как отвязавшись и заверив, что обязательно выслушает при случае душераздирающую историю их трудной жизни, Стратополох проник в подъезд, где задержался, восстанавливая истерический настрой, частично утраченный после беседы с соседями.
Любую, даже самую мягкую попытку привести его к общему знаменателю он воспринимал всегда как посягательство на свою внутреннюю свободу. Но теперь… То, что происходило теперь, даже сравнить было не с чем.
Чувствительная ранимая душа литератора билась, корчилась и требовала учинить в знак протеста нечто самоубийственное: ну, например, взять и отказать Безуглову, когда тот попросит о встрече. Да, но, с другой стороны, обнадёжил, согласился сотрудничать, даже что-то там подписал… Неловко людей подводить.
А им его так обжимать — ловко?!
«В конце концов клялся я не вам, а Гиппократу!»
Родной двери Артём достиг в остервенении.
Однако стоило войти в прихожую, шибануло ароматами, от которых он успел, оказывается, отвыкнуть напрочь: никотин, перегар и почему-то водяной пар. Как в бане.
Посреди комнаты растопырилась гладильная доска, возле которой стоял разобиженный Павлик в трусиках и собственноручно утюжил шорты. Белая рубашка и розовый галстуке клинообразной подпалиной висели, перекинутые через спинку стула.
— Где? — угрюмо спросил Артём.
— В кухне, — буркнул Павлик.
Стратополох прошёл в кухню. Возле загромождённого чем попало стола сидела распустёха распустёхой пьяненькая Виктория в халате и курила три сигареты сразу: одна дымилась во рту, другая — в пепельнице, третьей супруга дирижировала в такт мыслям.
«Интересно, закурить попросит?» — мелькнуло в голове.
— Дай закурить! — грубо потребовала Вика, заметив наконец Артёма. При этом окурок выпал у неё изо рта и, рассыпая искры, покатился по полу.
Стратополох нагнулся, поднял, погасил огонёк в пепельнице. Потом, не спуская глаз с жены, молча опустился на табурет.
То есть попросту взяли и раскодировали. А вроде говорили, только побочные последствия уберут… Или там всё уже настолько перепугалось, что потяни за одну ниточку, целый узел распустишь?
— Ну ты дашь мне вообще спички или нет? — всё более раздражаясь, продолжала она. — Дальше что? Даль-ше что?! Спичек я достойна?.. по крайней мере… Любить твою в три обаяния мать!.. Спички дай… Спички! — взвизгнула она нарочито пронзительным голосом.
В дверях кухни появился Павлик с утюгом. Утюг фыркал и поплёвывал.
— Да отправь ты её обратно! Пусть снова закодируют!
— А ты молчи! — немедленно отозвалась невменяемая Виктория. — Сопля!..
— Сам сейчас позвоню! — пригрозил сын.
— Павлик, — процедил Артём. — Ты же Стратополох, а не Морозов…
— Морозов?
— Да был один такой… юный натурал…
— М-м… — застонала Виктория. — Что ж такое? Любят — и фамилии не спрашивают… Спички мне можно вообще?..
Не выдержав, Артём поднялся с табурета и со стуком положил перед ней на стол зажигалку.
— М-м… А сигарету?
— Сигарета у тебя в руке.
Виктория непонимающе уставилась на то, что было у неё зажато между указательным и средним пальцами. Внезапно пришла в ярость, кинула окурок в стену, завыла, затопала ногами. Тапочки разлетелись по кухне.
Артём затушил искры, отправил сгоревшую до фильтра сигарету к первым двум и пошёл звонить в диспансер.
— Да понимаете… — ответили ему. — Мы вообще-то хотели ей недельку отдыха дать…
— А нам?
— Что — вам?
— Нам с сыном вы недельку отдыха дать не хотите?
— Что?.. Совсем плохо?
— Совсем.
— Ну давайте хоть денька через три… — взмолились в трубке. — Очередь у нас! Хуже, чем перед выборами тогда…
— Три дня выдержим? — дав отбой, мрачно спросил Стратополох сына.
— Три дня?! — ужаснулся тот.
В кухне что-то грохнуло. Кажется, разбилось.
Пошёл, посмотрел. Напольная ваза. Та самая, куда он поставил вчера большую, как кочан, розу. Сама роза лежала в луже среди обломков.
— Какие проблемы? — с вызовом спросила Виктория.
А ведь кодировали-то её не только от алкоголизма и табакокурения. Впереди ещё наркозависимость, склонность к супружеским изменам и — мама родная! — патологическая ревность. Не дай бог, вспомнит сейчас про Пуговку — и прощай, кухня, со всей утварью…
Стратополох скривился, как от боли.
— Уй-юй-юй-юй… — презрительно сказала Виктория. — Расхныкался! Поди Безуглову пожалуйся…
Перевести, что ли, стрелки на Президента? Всё безопаснее…
— Безуглов как раз нормальный мужик, — процедил Артём. — В отличие от некоторых…
Круто повернулся, вышел в большую комнату. Там он принял таблетку, и отчаянное беспокойство сменилось спокойным отчаянием. Потом достал из шкафа портрет.
— Не смей! — завопила Виктория, когда муж, появившись на кухне, полез прикреплять изображение на прежнее место. — Сними этого урода! Он нас зомбирует!..
— И правильно делает! — огрызнулся супруг. — Вот попробуй только сорви!..
Ссору прервал телефонный звонок. Так и не успев водрузить портрет, Стратополох подошёл к аппарату.
— Привет, — сказал Безуглов. — Чем занимаешься?
— Портрет твой на стенку вешаю, — хмуро ответил Артём.
— А серьёзно?
— Куда уж серьёзней! Вот он, под мышкой…
— Выкинь его на фиг, — посоветовал Президент. — Слушай, что-то я в прошлый раз был не в лучшей форме… А разговор-то у нас вроде интересный завязывался… Короче, выходи давай. У меня тут личное время образовалось. Сейчас за тобой заедут…
Артём замялся. Последняя судорога неловкости.
— Да видишь ли… Есть определённые сложности…
