Не без труда переведя ржавые стрелки, перебрались на соседнюю ветку. Пролегала она стороной от водных угодий, поэтому Андрон, подрабатывавший в основном доставкой рыбаков к местам обильного клёва, пользовался ею редко. Тем не менее рельсы и шпалы были и здесь вполне исправны. Мало того, чем дальше, тем исправнее они становились — то ли и впрямь попечением нечистой силы, то ли правы были эзотерики, утверждавшие, будто в глубине аномальных зон память металла заметно улучшается вплоть до полного излечения склероза, ведущего в обычных условиях к ржавению и деформации.
День клонился к вечеру, в рощах уже залегла ночь. На борту всяк занимался своим делом: Андрон разбирался со снастями, Димитрий крутил что было велено, Прохор чинил просохшие штаны, причём чувствовалось, что делает он это не впервые. Игла сновала бойко, сноровисто. Так и поблёскивала, так и поблёскивала…
— Чёрт… — тоскливо произнёс Димитрий, отрываясь от линзочки своей дальнобойной машинки. — Она или не она?
Игла застыла, не завершив стежка. Прохор отложил рукоделье и медленно повернулся к Уарову.
— Ты что, бабу в прошлом ищешь? — Вопрос прозвучал то ли укоризненно, то ли угрожающе.
— Ну да…
— Зачем?
Уаров замялся.
— Пристрелить, — ответил за него Андрон. Иногда он бывал удивительно циничен.
— Это правда?
— Ну почему обязательно пристрелить? — жалобно вскричал Димитрий. — Усыпить, перебросить в другое время…
Прохор недоверчиво посмотрел на него, понял, что собеседник не шутит, и, презрительно фыркнув, принялся шить дальше.
— Как? — мрачнея, спросил Андрон Уарова.
— Что «как»?
— Как перебросить?
— Ну… с помощью вашей машинки, разумеется…
— Ты ж мне её одноразовую заказывал!
Уаров со страхом посмотрел на умельца.
— Баламут… — безнадёжно определил тот. — Ладно. Вы двое тогда поморячьте, а я посмотрю, что там в ней ещё можно сделать…
Сходил принёс газетку, чтобы было на чём раскладывать запчасти, и отодвинул Димитрия от агрегата. Тот потоптался немного за плечом мастера, а потом платформа пошла в поворот — и пассажир с телохранителем, бросив всё, занялись парусом.
— Так почему не пристрелить? — сердито поинтересовался Прохор сразу по завершении манёвра. — Оно и надёжнее. У меня тут, кстати, недалеко ствол прихоронен…
— Женщина… — с укоризной напомнил Уаров. — Да и негуманно…
— А они с нами гуманно поступают?! — просипел Прохор — и стал даже страшнее, чем был.
Димитрий отшатнулся.
Надо полагать, у Прохора от бешенства перемкнуло голосовые связки. Пару раз он беззвучно открывал и закрывал рот, потом молча повернулся и пошёл дошивать.
— А я вот читал у одного четвертолога,
[1]
— как ни в чём не бывало подал голос Андрон, сосредоточенно разгребая узловатым пальцем разложенные на газетке детали, — будто Бог женщину вовсе не из ребра сотворил. Это только из приличия говорят, что из ребра, мол. Рёбра-то у нас все на месте, хоть справа, хоть слева. Не веришь — пересчитай… В мужском организме есть только один-единственный орган без кости…
— Язык? — машинально спросил ещё не отошедший от испуга Димитрий.
— Нет. Язык — это орган внутренний, он во рту живёт.
— А что же тогда? Ухо?
— В ухе — хрящ. И потом уши-то и у баб есть…
— Гос-споди Боже мой!..
— Вот именно, — подтвердил Андрон. — И сразу всё становится ясно. Думаешь, почему он так себя ведёт, орган-то? А мы почему так себя ведём? Тоска по утраченной косточке, понял? Причём каждый свою ищет…
— Ну, мне эта тоска не грозит, — перекусывая нитку, невнятно заверил Прохор.
Беседу продолжили за ужином.
— Давай колись, раз начал, — добродушно предложил Андрон Димитрию. — Как ты это конкретно думаешь провернуть?
За бортом стелились длинные тени, плыли травянистые бугорки, перелетали какие-то пернатые пепельных оттенков, иногда попадалась поросшая высоким камышом не пересохшая ещё баклужина с корягой и диким утёнком.
— Вы, конечно, слышали, что человечество когда-то прошло через бутылочное горлышко… — поколебавшись, начал Димитрий.
— Слышали, — сказал Андрон. — Дальше.
— А я не слышал, — сказал Прохор. — Что за горлышко?
— Образное выражение… Понимаете, было время, когда на земле обитало всего несколько человек… Правда-правда! Генетики установили, что все мы произошли от трёх мужчин и одной женщины…
— От Евы, что ли?
— Учёные её так и окрестили, — подтвердил Уаров. — Настоящее имя, разумеется, неизвестно… А ведь, если вдуматься, очень точный термин! — горестно перебил он сам себя. — Бутылочное горлышко. То есть человечество, по сути, джинн, вырвавшийся из бутылки. И зря… Рано или поздно оно само себя погубит. Отравит, взорвёт…
— Ни хрена! — возразил Андрон. — Думаешь, почему до сих пор ядерной зимы нет? Да потому что навара с неё никакого! Невыгодна она, гибель человечества, можешь ты это понять?
— Тем более, — твёрдо сказал Димитрий. — Видите ли, я много думал… нет, не откуда в мире зло — с этим пусть богословы разбираются. Я думал, как это исправить… Принято считать, что во всём всегда виноват кто-нибудь один…
— Или одна, — не преминул уточнить Прохор, давно уже высматривая что-то в вечереющей лесостепи.
— Или одна… — не стал спорить Уаров. — Сталин, Чубайс, Портнягин… А потом, когда вник чуть поглубже, оказалось, что свято место и вправду пусто не бывает. Все ниши заполнены. Скажем, устранишь какую-нибудь историческую личность… Мысленно, конечно, мысленно, — поспешил уточнить он, обращаясь в основном к Прохору. — Глядишь, а на трон уже очередь в затылок выстроилась. Начнёшь убирать по одному человечку, — с несчастным видом продолжал Димитрий, — уберёшь всех до единого… Вот я и подумал: а что, если одним и ограничиться? То есть не одним — одной… Если мы действительно все от неё произошли…
— Стоп! — неожиданно встрепенулся Прохор и, прервав трапезу, поднялся на ноги. — Я сейчас…
И канул за борт.
Андрон с Димитрием обеспокоенно привстали. Хотя беспокоиться было особо не о чем: ветер ослабел настолько, что догнать парусник пешком труда не составляло. Человек за бортом уверенным шагом направлялся к одинокому корявому дереву — полуживому, почти без листвы. Анчар этакий.
Алый шар коснулся горизонта, белая дзюдогама вновь стала розовой. Кажется, Прохор что-то доставал из дупла.
— Я смотрю, он тут не первый раз шлындрает, — раздумчиво заметил Андрон, присаживаясь. — Тёртый…
