Дядя Коля хотел ответить и вдруг задумался. Как же мне сразу в голову не пришло: он ведь мог вчера десять раз проснуться и уйти из сквера до начала пальбы! Дядя Коля, дядя Коля…
Что ж ты со мной, старичок, делаешь!..
— Силу им девать некуда, вот что, — обиженно проговорил он.
Я глядел на него и не мог наглядеться. Живой. Ах ты, черт тебя возьми! Живой…
— Кому? Ты о ком, дядя Коля?
Дядя Коля неодобрительно качал головой.
— Ну шутники у нас, Минька, — вымолвил он мрачно. — Ну шутники…
— Да что случилось‑то?
— А вот послушай, — сказал дядя Коля. — Получил я вчера пенсию, так? Домой я всегда, ты знаешь, через сквер иду… Ну и присел на лавочке… отдохнуть. Просыпаюсь на скамейке… Урна рядом стоит…
— На скамейке? — отрывисто переспросил я. — Как на скамейке? Где на скамейке? В сквере?
— В каком сквере? — внезапно осерчав, крикнул дядя Коля. — В щебкарьере! Просыпаюсь на скамейке, а скамейка стоит в щебкарьере! И урна рядом!..
— Да ты что, шутишь, что ли? — задохнувшись, сказал я. — Какой щебкарьер? До щебкарьера девять километров!
— Это ты кому — шутишь? — вскипел дядя Коля. — Это ты мне — шутишь? Я двадцать лет экскаваторщиком проработал, а ты мне — про щебкарьер? Ты под стол пешком ходил…
Он оборвал фразу, постоял немного с открытым ртом, потом медленно его прикрыл.
— Ну ладно, во мне веса нет, — в недоумении заговорил он. — Но ведь они же меня, получается, на скамейке несли! На руках несли, Минька! Если бы на грузовике — я бы проснулся…
— Дядя Коля, — сказал я. — А ты ничего не путаешь?
Дядя Коля меня не слышал.
— Урну‑то зачем перли? — расстроенно спросил он. — Тоже ведь дай бог сколько весит — бетонная…
Тут на пороге показалась тетя Шура и зычным, хотя и подобревшим голосом позвала дядю Колю в дом — завтракать.
Я оттолкнулся от заборчика и на подгибающихся ногах побрел к себе.
Добравшись до своей комнаты, снова достал оружие из‑под подушки.
Машинка напоминала дорогую детскую игрушку. Очень легкая — видно, пластмассовая. И цвет какой‑то несерьезный — ярко‑оранжевый, как жилет дорожника. Из толстого круглого ствола выпячивалось что‑то вроде линзы.
Но ведь я же своими глазами видел, как исчезла скамейка! Щебкарьер… При чем здесь щебкарьер?..
Я ухватил рукоять поплотнее, и от кисти к локтю пробежали вчерашние электрические мурашки. Так, а это что за рычажок? Я осторожно потянул его на себя, и изображение на стеклянном экранчике приблизилось. Понятно…
Гришу пора будить, вот что! Хватит ему спать. Отоспался…
Посреди стола белела записка.
«Ешьте, завтрак на плите, — прочел я. — Заставь Гришу сходить к врачу, а на Бехтеря в суд…»
Дочитать не успел — показалось, что в дверях кто‑то стоит.
Я обернулся.
В дверях стоял Гриша Прахов.
Никогда раньше он не позволял себе выйти из своей комнаты, не смахнув перед этим последней пылинки с отутюженных брюк. Теперь он был в трусах, в майке и босиком. Да еще марлевая повязка на лбу — вот и весь наряд.
Я выпустил записку из рук и шагнул к Грише.
— Эти… — хрипло сказал я. — В кого я вчера стрелял… Что с ними?
Гриша смотрел непонимающе. У меня перехватило горло. Перед глазами снова блеснули чистые пролысины на пыльном асфальте.
— Ну что молчишь? Живы они?
— Живы, — сказал Гриша. — Ты отправил их на корабль. В камеру коллектора. Понимаешь, есть такое устройство…
Дальше я уже не слушал. Проходя мимо койки, уронил оружие на подушку и остановился перед окном. Почувствовал удушье и открыл форточку.
— Дурак ты, Гриша… — обессиленно проговорил я и не узнал собственного голоса. Был он какой‑то старческий, дребезжащий. К восьмидесяти годам у меня такой голос будет. — Что ж ты вчера‑то, а?.. Я же думал — я их всех переубивал…
10
Расположились в кухне. За окном качалась зеленая ветка яблони и время от времени, как бы приводя в чувство, легонько постукивала в стекло.
А передо мной на табуретке сидел и ждал ответа… Я отмахнулся от лезущего в глаза сигаретного дыма. Черт знает что такое! Сидит на табуретке парень из моей бригады, Гришка Прахов — вон с Бехтерем у него нелады из‑за Люськи…
— Интересно девки пляшут, — процедил я, — по четыре штуки в ряд… Значит, ты — преступник, я — вроде как твой сообщник, а они? Они сами — кто? Ангелы? Ну нет, Гриша, брось! Ангелы по ночам засады не устраивают. Да еще и на чужой территории…
— Они не нарушали законов, — негромко возразил он.
— Чьих?
— Своих.
— А наших?
Гриша запнулся. А я вспомнил, как эти двое вели его вчера сквозь ночной сквер. Шли — будто по своей земле ступали…
— Во всяком случае, — добавил он еще тише, — они сделали все, чтобы вас не беспокоить…
Я хотел затянуться, но затягиваться было уже нечем — от окурка один огонек остался. Я швырнул его в печь и захлопнул дверцу.
— Слушай, а что это вы все такие одинаковые?
Лицо у Гриши стало тревожным и растерянным.
— Странно… — сказал он. — В самом деле одинаковые… А ведь раньше мне так не казалось…
Ветка за стеклом забилась и зацарапалась сильнее прежнего. Все время чудилось, что кто‑то там за нами подглядывает.
— Слушай, — сказал я. — Ну ты можешь по‑людски объяснить, как ты его нарушал вообще? Закон этот ваш, насчет личности… Ну, я не знаю, там… по газонам ходил, вел себя не так?…
— Просто в ел себя… — безразлично отозвался он.
Я шумно выдохнул сквозь зубы.
— С тобой свихнешься… Как это — вел себя? Все себя ведут!
— Не все, — тихонько поправил он, и словно знобящий сквознячок прошел по кухне после этих его слов. Я снова сидел, укрываясь за жидким кустиком, а из черных провалов ночного сквера на меня наползала оглушительная смертельная тишина… И они из‑за этого достают человека на другой планете? Вел себя… Интересное дело — вел себя…
— Погоди‑ка, — сказал я. — А здесь ты его тоже нарушал?
Честное слово, я не думал, что он так испугается.
— Но у вас же нет такого закона… — еле шевеля побелевшими губами, проговорил Гриша. — Или… есть?
— Это тебе потом прокурор растолкует, — уклончиво пообещал я.
Гриша опустил голову.
— Да, — сказал он. — Нарушал. И здесь тоже.
