За четверо суток, прошедших с ее дня рождения, улицы
превратились в настоящие джунгли. Выжившие сделались злобными, как уличные
собаки, те, которых сожрали вампирские птицы: они запасали пищу, а ради
безопасного укрытия для сна или бутыли для воды могли убить. Джилли уже имела
некоторый опыт бродячего образа жизни, приобретенный в ту пору, когда подсела
на наркотики. Она прошла реабилитацию, и забота и любовь спасли ее, но старые
уроки не забылись.
Избегая злодеев и безумцев, она украла тонны телефонов —
или, возможно, просто взяла их, поскольку в магазинах не осталось никого
живого, чтобы оформить покупку, — но связи не было ни в каком виде. Она
сделалась просто одержима жаждой найти работающий телефонный аппарат — по
крайней мере, это дало ей какое-то занятие помимо того, чтобы вечно прятаться и
бежать.
Ее врач, доктор Роблес, обычно советовал Джилли
расслабиться, не напрягать так сильно свой и без того усталый мозг. Он убеждал
ее отказаться от любви к Эли, поскольку если человек гей, то он гей и вряд ли
передумает, как бы сильно ей того ни хотелось.
Она безуспешно пыталась найти интернет-кафе, которое не
выпотрошили бы вампиры, врывалась в офисные здания и пробовала включать
тамошние компьютеры, но они все сгорели. Непонятно, как вампиры этого добились,
но очевидно, что это была часть их замысла по захвату мира.
Джилли привыкла спать днем, в точности как вампиры, выбирая
для этого самые солнечные места и накрывшись своим черным пальто, словно
саваном. Не будучи католичкой, она приучилась молиться Богу на распятии, потому
что распятия удерживали вампиров на расстоянии. Беглянка хотела помолиться в
соборе Святого Патрика, но в его замкнутом пространстве оказалось слишком
темно: она почти слышала, как вампиры шипят в боковых нефах. Ее губы
обветрились и потрескались, а сама она заросла грязью, но надеялась, что Бог
все же захочет ей помочь.
«Пожалуйста, Боже, пожалуйста, очень тебя прошу, Господи,
сделай милость, ради всего святого, молю тебя, добрый Боженька, не допусти,
чтобы Эли сгорел или попался в зубы демонам, аминь».
Оживленные некогда районы превращались в груды пепла, машины
взрывались, и вампиры пировали над останками. А Джилли ковыляла сквозь все это,
словно последняя жертва апокалипсиса. Она по-прежнему бродила в одиночестве и
даже не пыталась найти попутчика или сама к кому-то пристать. Ее целью было
отыскать Эли, чтобы умереть вместе с ним, если уж нет другого выхода.
В своем потрепанном одеянии злой феи она пробиралась между
отчаянно пылающими строениями, синяя краска ее волос выцвела на солнце и
скрылась под слоем грязи. Всем встречным она совала фотографию Эли, которую
всегда носила в кармане пальто.
«Нет, Джилли, не видели, не встречали, не попадался, прости,
девушка, не знаем такого, извини… неудачница».
Она все ждала, что пожары прекратятся, — когда-нибудь
ведь закончится все, что может гореть. В воздухе висел омерзительный запах
паленого — будто кто-то поджаривал протухшие хот-доги; дым забивал ей легкие и
оседал на коже. К пятому дню после ее дня рождения она так устала, что едва
могла вздохнуть, но почти благословляла свое изнеможение: возможно, она вскоре
умрет, и тогда все это закончится. Среди прочего, в ее новые привычки вошло
постоянно идти прочь от дурного запаха. Она была опустошена физически и
духовно, от нее осталась одна шелуха. Если вампир попробует высосать ее кровь,
то, вероятно, не обнаружит в жилах ничего, кроме красноватой пыли.
Она действительно считала, что ей пришло время умереть. Она
думала о своих родителях, о друзьях, но, главным образом, об Эли Штейне. Он
стал ее первой и единственной любовью — еще до того, как она поняла, что он
гей. И теперь она все еще любила его, и всегда будет любить, неважно, какой
любовью.
«Мысли-мысли, прочь от меня, погодите зудеть до другого
дня…»
А он сходил с ума по Шону, и иногда она надеялась…
Нет, она не могла этого желать. Если ей хотя бы в голову
придет молиться, чтобы что-то случилось с Шоном…
«Ты злая, Джилли, и заслуживаешь смерти».
Укрывшись своим пальто, она заснула и видела во сне Эли — и
Шона. Летом после окончания десятого класса она именно так их и воспринимала —
как Эли-и-Шона, словно одно целое, каким она сама надеялась стать вместе с ним.
Когда Эли нашел свою вторую половинку, они приходили к ней домой почти каждый
день, поскольку там могли держаться за руки.
Как любые другие мальчишки-подростки, они хвастались умением
кататься на скейте и проходить видеоигры и при этом флиртовали между собой и
сидели на диване в обнимку, когда мама Джилли приносила им газировку и горячие
тосты с сыром. Их поражало и несказанно радовало понимание, которое они
находили в этом доме. Его терпимость взросла в суровой борьбе, выигранной
решительными родителями Джилли: они ведь не отказались от дочери даже после
того, как она сбежала с байкером, обрила голову и заявила психиатру, что у нее
в ладонях нет костей.
Теперь весь мир охватило новое безумие. Каждую доступную
поверхность украшали надписи вроде «вампиры сосут», а люди взахлеб делились
добытыми крайне противоречивыми сведениями. Вампиры неразумны — или они крайне
умны. У них есть вожак, и они действуют по плану — или у них полная анархия, и
все происходит совершенно стихийно. Они соблазняют вас мрачной чувственностью
или набрасываются, словно звери, без малейших ухищрений. Это как-то связано с глобальным
потеплением; они террористы. Эту напасть создало правительство.
Джилли видела множество вампиров. Белолицые и оскаленные,
они проносились по улицам и выглядывали из окон, напоминая Уилла Смита в жуткой
компьютерной обработке. Она не понимала, как ее до сих пор еще не убили, —
ведь она такая неудачница. Но в одном была уверена наверняка: они больше похожи
на людей, чем на животных, только на очень злых людей. Их птицы атаковали
бездумно, но сами вампиры слушали музыку и угоняли мотоциклы, просто чтобы
покататься, и оставляли в живых персонал подземки, поэтому поезда продолжали
ходить. Но так или иначе, этот мир был уже почти мертв.
После очередного случая, который едва не стал в ее невезучей
жизни последним — вампир показался из-за угла прямо перед ней, и она,
развернувшись, бросилась бежать изо всех сил, — она разразилась рыданиями,
от которых ее тощий живот почти сводило судорогой. И тогда Бог, должно быть,
уловил намек, или почувствовал себя виноватым, или что-нибудь еще в этом роде.
И в конце концов Он — или Она, или Оно, или Они, чем бы это ни было, —
совершил нечто похожее на чудо.
Пошел дождь. Сильный. Вода ручьями хлынула с небес, как
будто пожилые дамы-ангелы взялись мыть свои крылечки. Потоки обрушились на
крыши домов и верхушки деревьев, словно все слезы ньюйоркцев, словно вся кровь,
пролившаяся из глоток мертвецов.
Дождь приглушил огонь и намочил ее пальто как раз в такой
мере, чтобы она сумела проскочить сквозь огненный заслон и вынырнуть в каком-то
адском ином мире. Все здесь было покрыто серым и мертвенно-белым пеплом:
деревья, здания, брошенные машины, мостовые. Она тащилась по сугробам
рассыпчатой смерти.
