— Я не мог о тебе не думать, — шепнул он.
Я прислонилась к закрытой двери, и он шагнул ближе.
— Каждый раз, когда я закрывал глаза, я видел тебя. Ты
мне снилась.
— И что это был за сон? — выдохнула я, глядя на
него снизу вверх, и мой пульс слился с его пульсом в едином ритме.
— Лучший из снов.
Его глаза дышали глубинным жаром. Он поцеловал меня, и его
рот был горячим. Обжигающим. Восхитительным. Он прижал меня к двери, и я не
сопротивлялась, поскольку поцелуи опасности не представляли. И были почти столь
же хороши, как и то, чего я на самом деле желала. Того, ради чего он пришел.
Когда мои руки легли ему на грудь, а его — зарылись мне в
волосы, когда мы оба уже тяжело дышали и томились по двум разным родам
наслаждения, его губы оторвались от моих. Они скользнули по моему подбородку к
уху, и его теплое дыхание щекотало меня, заставляя трепетать.
— Я хочу тебе кое-что сыграть, — прошептал он, и я
содрогнулась всем телом.
— Сейчас?
— Сейчас. Пожалуйста.
Я могла лишь кивнуть. Одна песня не причинит вреда. Зато
если мы не отодвинемся друг от друга хотя бы на такое расстояние, чтобы между
нами поместилась гитара, я рискую сделать ошибку совершенно иного рода.
За руку я провела его по коридору и лишь на миг замешкалась
на пороге спальни. Потом я села на кровать, а он устроился на стуле и, еще
толком не сев, уже скользнул пальцами по струнам.
— Это новая песня, — сообщил он. — Пока я
пытался найти тебя, эта мелодия звучала у меня в голове, и я не сразу понял,
что это такое.
— И что это? — Я едва могла дышать.
— Это твоя песня, Мэллори. — Он улыбнулся, и мое
сердце заколотилось так сильно, что это причиняло боль. — Хотя я все еще
работаю над текстом.
Я была права. Мы предназначены друг для друга и должны
творить вместе.
Эта песня отличалась от той, что он играл прошлой
ночью, — была не такой безнадежной, но столь же страстной, прекрасной,
свежей и пленительной. Неужели такой он видит меня?
Мелодия звенела чисто, и я почти ощущала, как голос Эвана
обволакивает меня, резонирует со мной, наполняет драгоценным теплом.
А потом он ощутил, что песня изменилась, стала развиваться.
Я не отрывала взгляда от его лица и сразу заметила это. Сперва замелькали
отдельные ноты, то здесь, то там. Эта продлилась дольше, та быстро осеклась для
большей выразительности и глубины. Затем появились другие аккорды, придающие
печальную нотку очаровательно простому припеву. Следом пришли новые слова.
Сперва он невольно округлил глаза от удивления, пробуя на
вкус изменившийся текст. Затем он улыбнулся, зажмурился и продолжил петь,
откинувшись на спинку стула. Ноты плыли между нами, искушая меня и дразня. Но я
с усилием держала глаза открытыми. Если я их закрою, я потеряюсь в музыке и
потеряю нас обоих. Так что я смотрела на него и сдерживалась, позволяя лишь по
капле сочиться потоку, в который охотно погрузилась бы с головой.
Он не был к этому готов. И я не была.
Когда та, первая песня закончилась, он отложил гитару и
схватил с моего письменного стола чистый блокнот и ручку из стаканчика. Пять
бесконечных минут он торопливо писал, и мое сердце билось в том же ритме, с
которым его ручка чиркала по бумаге. Когда он наконец-то вновь взялся за
инструмент, его глаза светились ярко и страстно, но он обливался потом,
несмотря на включенный кондиционер.
«Уже хватит», — напомнила моя голова, но сердце
продолжало спорить.
Этого нам не хватит никогда. Эван мог бы петь мне следующие
десять лет, но я бы так и не насытилась.
Как и он. Больше никогда мы не почувствуем
удовлетворенности, нам всегда будет хотеться большего.
— Ты не голоден? — Пища подкрепит его силы и
отвлечет нас обоих. — Я могу приготовить бутерброды, — предложила я,
а чудесное тепло внутри меня делалось меньше с каждым словом.
Через силу, одолевая сопротивление собственных ног, я было
двинулась к двери, но пальцы Эвана сомкнулись на моем запястье. Он улыбался, а
его взгляд пронизывал меня насквозь.
— Мне уже много месяцев не было так хорошо, Мэллори.
Словно у меня есть что-то, что я могу отдать. Что-то, что я могу сказать.
Позволь мне играть для тебя. Пожалуйста.
И что я могла на это ответить? Он хотел играть. А я хотела
ему позволить.
— Еще одну, — сказала я и молча поклялась в том же
самом.
«Еще одну, и мы прекратим».
Мы будем есть или смотреть телевизор, или я найду
какой-нибудь еще способ занять его, даже если придется одну жажду вытеснить
другой.
Следующая песня была болью, открытой и неукротимой. Его
кровь пропитывала ноты, и я почти видела шрамы. Кем бы ни была та девушка, она
причинила ему боль, и мне хотелось убить ее. Вытащить наружу то, что она могла
предложить миру — чем бы оно ни являлось, и выпить ее досуха. Сломать ее за то,
что она ранила его.
Собственная реакция испугала меня. Когда успела возникнуть
эта связь между нами и как я это допустила?
После этой песни он не стал ничего записывать. Может, не
хотел помнить или знал, что не сумеет забыть. В любом случае он принялся за
следующую прежде, чем я успела встать, и я не смогла удержаться. Эту песню
породило раскаяние. Его величайшее сожаление обнажилось, и мне почти стыдно
было оказаться свидетельницей этого. Я плакала вместе с ним, а затем, когда его
голос надломился, поцелуями стирала его слезы, прежде чем они упадут на струны
и на трепещущее дерево.
Утешительные поцелуи переросли в нечто большее, более
глубокое, но каким-то образом его влечение ко мне превратилось в желание с
помощью новой песни показать, насколько он меня желает. Я пыталась спорить,
хотя сама стремилась к тому же, но пальцы Эвана тронули струны, еще пока мы
целовались. А когда я притянула его к себе и отняла гитару, он запел без нее.
Мы оказались у стены, и тихий хрипловатый голос певца скользил по мне, как и
жадные руки. Мне хотелось, чтобы то и другое продолжалось вечно. Я не знала,
как нас остановить. Я потерялась в звуке и ощущении его, и плотская
составляющая мешала мне противиться музыкальной.
Когда он вынырнул глотнуть воздуха, то схватил гитару и
утянул меня за собой на пол. Он уселся передо мной, вжимаясь спиной в мою
грудь, чтобы оказаться ближе, и искушение безжалостно вцепилось в меня. Моя
воля дрогнула. Я покосилась на будильник и облегченно выдохнула. Два сорок
пять. Энди скоро приедет. Я могу ненадолго расслабиться. Насладиться еще одной
песней, пока ее нет.
Эван пел о разорванных отношениях. О некой девушке, которая
понимала его и любила, но возмущалась его потребностями. Я сказала себе, что на
этот раз буду просто слушать. Оставаться вовне. Но звуки кружились у меня в
голове, пока не оказалось, что я уже не могу сосредоточиться на чем-то другом.
Я увязла в словах, потерялась в чувствах и начала понемногу вкладываться в них,
даже не понимая, что делаю. А потом я уже не вспоминала о часах.
