— Амос, — успела прошептала она, прежде чем их
губы соприкоснулись.
Они вместе опустились на колени, сжимая друг друга в
объятиях. Руки Амоса были сильными, едва ли не требовательными, но после
нескольких первых жадных поцелуев он отстранился. Они улыбались друг другу —
как обычно, успех побега вскружил им головы.
— Выглядит чудно, — заметил он, одним пальцем
приподняв краешек ее кружевного шарфа, чтобы взглянуть на замысловатую прическу
под ним. — Жаль, я не смогу увидеть тебя вечером, когда ты оденешься так
красиво.
— Мне тоже жаль.
Патрисия прижалась к его широкой груди. Труд в кузнице
сделал его мышцы твердыми, как строевой лес. От него пахло золой и лошадьми,
грубым, грязным реальным миром, от которого она была укрыта всю свою жизнь.
Но запах не казался ей неприятным. Одежда Амоса пропахла его
работой, и это напоминало ей, что, несмотря на нищету, он свободнее, чем она
станет когда-либо.
Бывший хозяин Амоса среди достойнейших жителей Нового
Орлеана почитался за человека мягкого и глуповатого и служил предметом насмешек
благопристойных белых дам, готовых удалиться на другую сторону улицы, только бы
не идти рядом с женщиной, подобной Альтее. Этот хозяин позволил Амосу выучиться
на кузнеца, а затем сдавал его внаем другим людям за умеренную плату. Многие
рабовладельцы поступали так с обученными ремеслам невольниками, но Амосу
позволялось оставлять себе часть заработка. А он оказался настолько умелым и
работал так много, что всего лишь за несколько лет скопил нужную сумму для
выкупа собственной свободы. И хозяин на это согласился! Городские сплетники не
могли найти объяснения подобной причуде.
— Насчет этого сегодняшнего приема, — внезапно
произнес Амос. — Они ведь не принимают решения сразу. Это случится не так
скоро.
Патрисия пряталась от суровой правды, сколько могла. Но
теперь пришло время взглянуть ей в лицо.
— Нет, наверное, никто не будет искать моего
расположения этой же ночью. Но это случится, Амос, еще до конца сезона. Какая
разница, наступит это время сегодня или два месяца спустя?
— Два месяца с тобой много для меня значат. Особенно
если это будут последние два месяца, которые нам остались.
Амос устало прислонился спиной к стволу магнолии.
— Если бы Альтея подождала еще только год, я смог бы
отложить достаточно денег, чтобы купить нам пару комнат, и тогда мы могли бы
стать мужем и женой.
— Не думаю, что она вообще позволила бы мне выйти
замуж.
— Позволила тебе? Позволила? — В голосе Амоса
слышалась не злость, а скорее недоверие. — Твоя беда в том, что ты никогда
не была рабыней. Ты не понимаешь, что значит быть свободной. Иначе ты бы не дожидалась
ее «позволения» что-либо сделать.
— Амос…
— Почему Альтея не позволила бы тебе выйти замуж?
Почему не захотела бы для тебя чего-то пристойного, вместо…
Он замолчал, не договорив, не желая причинить ей боль.
— Она хочет внуков с кожей, еще более светлой, чем
моя, — пояснила Патрисия. — Она хочет быть уверенной, что, если меня
остановят патрульные, я всегда смогу назвать имя какого-нибудь состоятельного
белого. И чтобы никто и никогда не мог заявить, будто я не свободна.
Вполне вероятно, Альтее также хотелось иметь источник
поддержки на случай, если она наскучит мистеру Бруссарду, но Патрисия никогда
не говорила об этом. Ей не нравилось даже думать о такой возможности, поскольку
если однажды Альтея окажется брошенной, то и с ней это может случиться.
Амос тяжело вздохнул — его гнев исчерпал себя. Всякий раз
они приходили к этому — и смирялись, страстно желая и сожалея о том, в чем им
было отказано.
— Я порой воображаю это себе. Ты и я. Как это могло бы
быть для нас.
— Я тоже.
По правде сказать, Патрисия не представляла, сможет ли стать
хорошей супругой Амосу. Сделавшись женой бедняка, она должна будет готовить, и
сбивать масло, и стирать одежду на ребристой доске — делать всю грязную работу
по дому, которой никогда не училась. И Альтея не училась тоже. Каждый день
приходили девушки-рабыни, принадлежащие мистеру Бруссарду, чтобы позаботиться о
подобных вещах. Порой их презрительные взгляды ранили сильнее, чем надменность
белых дам. Они, с волосами, убранными под платки, и сощуренными глазами,
поднимали взгляды от работы, словно спрашивая: «И кого, по-твоему, ты
обманываешь?»
Как бы они смеялись, если бы она отринула свое
благосостояние, чтобы выйти за Амоса. Оно бы того стоило, будь у них с Амосом
хоть один шанс.
Она бережно взяла его лицо в ладони, и они вновь
поцеловались. Начавшись нежно, ласки их вскоре набрали силу. Амос опрокинул ее
на спину, на мягкий ковер опавших листьев магнолии, и его тяжелое тело накрыло
ее. Домотканая рубаха парня была распахнута у ворота, и Патрисия сквозь
тоненькое платье ощущала тепло кожи.
Они не были любовниками, поскольку Амос имел старомодные
воззрения на добродетель. Патрисия, которая не могла себе позволить подобной
старомодности, выгнулась и прижалась к нему всем телом так, что он невольно
ощутил ее выпуклые груди и упругий живот.
— Если бы ты только была моей женой, — прошептал
он куда-то ей в горло. — Как бы я мог любить тебя.
— Ты мог бы любить меня и сейчас, если бы захотел.
Он оттолкнул ее чуть ли не грубо, и его лицо исказилось.
Затем он взглянул на нее с отчаянием в глазах.
— Давай убежим. Сегодня же, после приема.
— Амос!
— Мы можем это сделать. — Он вцепился в рукав ее
платья. — Для кузнеца везде найдется работа. Все, что нам нужно, это
бежать.
— У нас нет денег.
Сейчас было не время для глупостей.
— Мы не знаем ни души за пределами Нового Орлеана. Если
мы сбежим, то больше никогда не сможем обратиться за помощью к своим белым
согражданам. Как долго, по-твоему, мы останемся свободными? Месяц? Неделю?
Плечи Амоса поникли. Правда сокрушила его. Она накрыла ладонью
его грудь в распахнутом вороте рубахи.
— Я не хочу, чтобы первым меня коснулся какой-нибудь
белый.
— Я не хочу опозорить тебя.
— Мы любим друг друга. И это вовсе не так постыдно, как
то, что ждет меня впереди.
Они помолчали вместе еще некоторое время. Она внимательно
изучала лицо Амоса: в его глазах отражались борьба любви и вожделения с его
представлением о пристойности. Патрисия никогда не была озабочена пристойностью
и не понимала, что его останавливает. Увидев, как его широкие плечи чуть расслабились,
она поняла, что одержала победу.
— Моя комната находится в задней части дома, —
прошептала Патрисия. — С маленьким балкончиком — помнишь такой?
Амос кивнул.
