Она набросилась на него с силой, которой никогда прежде не
обладала. Опрокинувшись на спину, он с ужасом уставился на ее впервые
удлинившиеся клыки. Ей было больно и в то же время до дрожи приятно. Казалось,
так и должно быть.
Вот что она такое отныне!
Затем она укусила его, впиваясь в теплую плоть, чтобы
получить то, в чем так нуждалась. Кровь хлынула Патрисии в рот, густая, горячая
и свежая, и та жадно глотала, отчаянно стремясь вновь почувствовать вкус жизни.
Бергард сопротивлялся лишь мгновение, но затем потерял сознание и обмяк на
земле.
— Вот и хорошо, — заметил Жюльен. — Моя
свирепая малютка Патрисия.
Не в силах больше пить, она села. Липкая кровь сохла у нее
на губах. Бергард, к ее удивлению, все еще дышал, но потом она поняла, что так
и надо.
— Он забудет, что его укусили. — Собственный голос
показался ей странным. — Совсем как я забыла.
— Несомненно, мистер Уилкинс очнется завтра в полной
уверенности, что напился до потери сознания, — как, полагаю, случилось бы
и без твоего вмешательства. Шрамы от укуса к тому времени уже почти поблекнут.
Никаких следов не останется. Как видишь, все это прекрасно работает.
— Значит, это не убивает. Когда мы пьем.
Как странно говорить «мы», подразумевая вампиров.
— Если только мы сами этого не хотим — как я хотел для
тебя.
Жюльен помог ей подняться на ноги и предложил платок. Она
промокнула губы, испачкав красным белое полотно.
— Что теперь? — прошептала она.
— Теперь, моя дорогая, мы превратим Новый Орлеан в свою
игровую площадку. Мы можем открыто жить вместе, если пожелаешь. Шокировать
чернь. Или же отправиться в другие места, где ни единое живое существо нас не
отыщет. Мне нужно многое тебе показать. А тебе — многому научиться.
Его пальцы скользнули по глубокому вырезу ее платья, не
оставляя сомнений в том, чему он хотел бы научить Патрисию для начала.
Жюльен предложил ей руку, и она оперлась на нее. Ноги у
Патрисии подкашивались — не от слабости, а от неожиданного ощущения силы,
текущей сквозь нее.
— Давай выйдем через парадную дверь, — предложила
Патрисия. — Не думаю, что рабы осмелятся сказать нам хоть слово поперек.
Жюльен медленно, чувственно улыбнулся.
— Превосходная мысль.
Они вернулись в зал Лафайета, к этому времени уже почти
опустевший. Пол усеивали цветочные лепестки, облетевшие с дамских букетиков,
половина свечей прогорела. Пожилая рабыня, чью спину согнули годы тяжелого
труда, ковыляла вдоль стен, задувая оставшиеся. Ведро и тряпки в углу говорили
о том, что вскоре ей предстоит приняться за уборку. Должно быть, близился
рассвет. Одинокий масляный фонарь мерцал у входной двери.
— Куда ты хотела бы отправиться дальше? —
поинтересовался Жюльен.
— В дом моей матери.
— Ты не слишком-то к ней привязана. Полагаю, она
вот-вот получит урок, которого не забудет. Не могу дождаться, когда увижу это
собственными глазами.
Открыв дверь, он вышел на крыльцо, но Патрисия задержалась
на пороге.
— Ты не пойдешь со мной.
— Что ты имеешь в виду?
Схватив масляный фонарь, она швырнула его в лицо Жюльену.
Стекло разлетелось на осколки, смешивая пламя с горючим
маслом, расплескавшимся по телу вампира. Он завопил — ужасным, звериным воплем.
Все его тело превратилось в огромный факел, он пошатнулся, а затем рухнул на
дорожку перед крыльцом.
Глядя на пляшущий огонь, Патрисия думала об Амосе — о том,
как долго и усердно он трудился, чтобы освободиться. Она вспоминала добрые
сильные руки, обнимавшие ее, и то, как Жюльен бросил его тело в переулке,
словно мусор. Она воскрешала в памяти их последний поцелуй.
Сзади к Патрисии приблизилась старая рабыня. Увидев горящего
Жюльена, она не стала звать на помощь. Она просто стояла рядом с девушкой и
смотрела.
Когда все закончилось и стало ясно, что обугленная масса на
дорожке больше никогда не шевельнется, Патрисия обернулась.
— Я Патрисия Деверо. Если понадобится подтверждение
того, что это был несчастный случай, скажи им, что я видела все от начала и до
конца.
— Если вспомнить, как бывают пьяны эти жеребчики, никто
в этом не усомнится.
Женщины обменялись взглядами, а затем Патрисия отправилась в
долгий путь домой.
Она подозревала, что в измятом, запачканном платье
представляет собой то еще зрелище. К счастью, улицы были почти пусты. Когда она
доберется, Альтея придет в ярость, полагая, что дочь оказывала Жюльену Ларро
услуги, которые ему следовало сначала оплатить. Патрисия не собиралась долго
мириться с подобными разговорами. Она решила закончить сезон, притворяясь
человеком, пить, когда захочется, изучать собственные возможности. И как
прекрасно она будет смотреться в шелке и атласе, с убранными вот так вот
волосами. Жюльен назвал красоту ее доспехами, и она не собиралась отказываться
от своей брони. Будучи красивой, ты можешь очаровывать людей вокруг, чтобы они
так никогда и не увидели неприглядной правды.
Через несколько месяцев Патрисия научится использовать свои
новые возможности. И тогда она сможет начать собственную жизнь.
— Эй, ты там! Девица!
Патрисия остановилась и обернулась. К ней направлялась
группка худощавых белых, одетых в потрепанные комбинезоны и драные соломенные
шляпы, а на лицах их отражалось недоумение пополам с ликованием. Это был
патруль, призванный следить, чтобы чернокожие не разгуливали в комендантский
час, — из тех людей, что считают рабом любого, кто не белый.
— Чем я могу вам помочь? — холодно поинтересовалась
она.
— Ты одета не как цветная, — заметил предводитель,
грязно улыбаясь. — Ты одна из этих квартеронских содержанок?
Остальные скабрезно захихикали.
— Я иду домой.
— Тебе стоит отвечать на мои вопросы, девка. Ты рабыня
или свободная?
И Патрисия осознала, что ей больше не придется носить с
собой бумаги. Если кто-нибудь бросит ей вызов — белый или черный, живой или
мертвый, — ей хватит сил вырвать глотку любому.
Пожалуй, такая жизнь может ей понравиться. Патрисия
улыбнулась.
— Я свободна.
