— Ляля! — негодующе одернул он. — Ты что же думаешь: раз собака — то, значит, с ней можно обращаться как с бомжом? Собака — это…
— Звучит гордо? — не удержалась она.
— Да, представь себе, звучит! — С каждым словом Ратмир точно натягивал все туже и туже невидимый поводок. — Конечно, встречаются и среди нас ублюдки, но это же надо последний стыд утратить, чтобы на такое пойти! Все равно что заявиться сюда на четвереньках и в наморднике!
— В «Собачью радость»? А разве нельзя? Незримый поводок несколько ослаб.
— Да нет, можно в принципе… Пропускают-то — по бляхе. Просто существуют определенные правила приличия… Точно так же и со случкой.
— А прикажут? — тихо спросила она. Губы ее дрогнули.
Поводок натянулся рывком — и лопнул.
— Кто прикажет?! У меня в аттестате записано — боксер! А Мадлен — болонка! Нас вообще не положено вязать!
Появился официант и поставил на стол дымящееся второе.
Мрачный, будто на цепь посаженный, Ратмир высвободил завернутую в салфетку вилку, наколол кусочек мяса, но, взглянув на несчастное личико рыженькой секретарши, сообразил наконец, в чем дело. Ревнует, дурашка.
— Не бери в голову! — жизнелюбиво посоветовал он. — Если такое случится, одно заявление — на стол, другое — в суд, третье — в Общество охраны животных. Не расплатятся…
Ничуть не обрадовавшись услышанному, Ляля медленно-медленно развертывала салфетку.
— А с той боксершей? — напомнила она, не поднимая глаз.
Ратмир насупился, покряхтел.
— Н-ну… — сказал он. — Все-таки, согласись, боксерша — не болонка… И вообще! Что за наезды? Сама вон с директором…
Ляля вспыхнула.
— Я — секретарша! — с достоинством напомнила она. — Это часть моей работы!
— А это — часть моей! Помолчали сердито.
— Она здесь? — Ляля вновь осмотрела зал. Ратмир ответил не сразу. Погрустнел, развесил брылы.
— Нет ее здесь, — сообщил он со вздохом. — Да и быть не может… У нас ведь, Ляля, нервы должны быть железные. А она себе, видать, слабину дала… Ну и результат: выкрутила голову из ошейника — да в бега!
— И что с ней теперь?
— Не знаю. Видел однажды на улице. Издали… Опустилась, по мусорным ящикам бутылки собирает… А работала — классно. Талант.
— Вспоминаешь ее?
Ратмир замялся, заглянул в горшочек с остывающим мясом. Тут же проклял себя за эту заминку, разозлился и, вскинув голову, увидел, что Ляля сидит с застывшим лицом, уставив на него широко раскрытые с дышащими зрачками глаза.
— Покажешь?.. — шепнула она почти неслышно.
— Что?.. — растерянно переспросил он.
— Покажешь, как ты с ней это делал?.. После работы…
Теперь замерли оба. Губы Ратмира мгновенно пересохли. Он попытался взять со стола бокал — рука не слушалась. Наконец любовники (а они уже третий день являлись таковыми) кое-как превозмогли себя и вновь приступили к еде. Беседа их, однако, возобновилась не скоро. Потребовалось вмешательство одного из волосатых гигантов, подошедшего шумно поздравить Ратмира со статьей в газете (вообще-то это было интервью). Причем глядел поздравляющий не столько на коллегу, сколько на его спутницу.
— Колли? — осведомился он наконец.
— Секретарша.
— Зря, клянусь Сократом! — добродушно пробасил гигант. По местным понятиям это был комплимент.
— Почему Сократом? — тихо спросила Ляля, выждав, когда обаятельный завсегдатай — несомненно, кобель — отойдет подальше.
— Шутка такая. Сократ всегда клялся собакой…
— А-а…
Они доели мороженое и одновременно посмотрели на часы, когда на лестнице послышалось отчетливое цоканье пластиковых налапников о деревянные ступени.
— Ну вот и Дже… — завел было чей-то радостный голос, но осекся.
В зале стало тихо. А тут еще обмерший у стойки бармен сделал неловкое судорожное движение — и под каменными сводами снова зазвучал «Собачий вальс».
Да, это был Джерри. Рыжий Джерри. Живой и относительно здоровый. С пластырем на левом ухе. Но главное заключалось не в этом. Он вбежал в зал на четырех. В ошейнике и наморднике.
Нагловатый пьяненький подросток (надо полагать, сын или племянник хозяина) оглядел мутными глазенками замерших от изумления посетителей и, поддернув поводок, произвел губами омерзительный чмокающий звук, за который порядочная собака могла бы и глотку порвать. Но Джерри — повиновался. Задирая узкую длинную морду и преданно кося глазом на чмокнувшего, а может, напротив, старательно отворачиваясь, чтобы ненароком не увидеть лица коллег, он запрыгал, засеменил, подстраиваясь под неровный шаг нетрезвого оболтуса.
— Сидеть! — скомандовал тот, когда оба оказались у стойки. Потом спросил кружку пива.
Все оцепенело смотрели на происходящее и прикидывали в смятении, какие же неслыханные сверхурочные сумел выговорить себе этот рыжий ублюдок за нынешний свой позор.
Бармен медлил, не зная, на что решиться. Действительно, ситуация складывалась непростая и, мягко выражаясь, диковатая. С одной стороны, в правилах нигде не записано, что в «Собачью радость» разрешается входить только в человеческом обличье, но это как бы подразумевалось само собой! Да и отставной бульдог Азорыч формально был прав, пропустив обоих в зал, поскольку на ошейнике Джерри болталась бляха, а поводок недвусмысленно указывал на то, что нагловатый тинэйджер пытается проникнуть в погребок отнюдь не самочинно, но в качестве протеже своего же собственного пса.
Бармен взял бокал, поднес его к сияющему кранику и снова засомневался. Но тут на помощь ему пришел тот самый волосатый гигант, что несколько минут назад поздравлял Ратмира со статьей. Медленно приблизившись к стойке, он подобно утесу воздвигся перед ожидающим пива щенком. Протянул окутанную рыжеватой шерстью лапищу — и «Собачий вальс» оборвался.
— Собакам сюда… нельзя… — тяжко, будто камни ворочая, известил великан, непонятно, впрочем, кого имея в виду. — Тут… люди… обедают…
Подросток смерил громаду дерзким взглядом, прыснул.
— Люди?.. Тут?.. — Он оглядел зал — и ухмылка стала медленно сползать с его не шибко умного рыльца.
Стремительно трезвея, он увидел воочию, как обращенные к нему лица меняются, становясь подобием грозно наморщенных собачьих морд. Овчарки, мастиффы, ротвейлеры — и вся эта свора молча, не мигая, смотрела на него в упор. Потом в полной тишине померещилось низкое нарастающее клокотание многих глоток. Рыжий Джерри заскулил, прижался к ноге, потом сообразил, что неважная это защита, — и стремглав кинулся к выходу, таща за собой не слишком упиравшегося юнца. По лестнице он проволок его с грохотом.
Молчание длилось еще несколько секунд.
— Я с ним больше за один стол не сяду… — возмущенно выдохнул кто-то.
