– Точно так! – спокойно ответил Сен-Симон. – Он там, внутри.
– Внутри чего?
– Навоза, черт побери! Именно туда его выбросили добрые парижане после того, как убили в 1418 году и отдали себя герцогу Бургундскому. У него из спины вырезали полоску кожи, потом убили и бросили в эту дыру с навозом. Вы видите рядом с коннетаблем мессира Жана де Виллье де л'Иль Адана, который первым водрузил французское знамя на воротах Сен-Жак. Он раскаивается, так как после взятия Парижа именно он довел монсеньора Арманьяка до того плачевного состояния, в котором мы его скоро увидим. Но, – добавил он с внезапным беспокойством, – может быть, этот спектакль не для дамы?
– Я не столь чувствительна, – ответила молодая женщина, – и не покину этого места, не подойдя к коннетаблю. И потом, я видела здесь и других дам, – добавила она упрямо. – Вон та дама в траурной вуали – кто это?
– Это госпожа де Марль, вдова канцлера и мать епископа. Испытание – тяжелое для ее сердца, но она пожелала прийти. Ведь и ее муж, и сын там же – вместе с коннетаблем д'Арманьяком.
Катрин бросила на нее полный сострадания взгляд.
Господи! Неужели все было бессмысленно – пролитая кровь, страдания, поскольку после стольких лет ужасных потрясений человек, отдавший приказ к бойне, мог в этот час спокойно смотреть, как вытаскивают из кучи навоза трупы тех людей, которых он приказал туда бросить.
Почти сто лет войны, братоубийственных сражений, убийств, засад, политики, стыда, славы и нищеты, смешавшихся в единое целое, чтобы в конце прийти к такому! И для того, чтобы привести на путь спасения разоренную, обглоданную до костей и почти умирающую страну, понадобился еще горящий жертвенник Жанны, ужасающий, но торжествующий огонь руанского костра…
Солдаты ворошили вилами кучу. Несмотря на свежий ветер, который трепал шелк знамен и белые волосы епископа, вонь становилась непереносимой. Искать останки приходилось на глубине, так как за восемнадцать лет яма для навоза успела превратиться в гору.
Катрин закрыла глаза, чтобы не видеть страшных человеческих останков, которые два монаха заворачивали в белый шелковый саван, чтобы положить в один из гробов, потом снова их открыла, инстинктивно ища глазами выход… Силы ее были на исходе.
Чувствуя, что задыхается, она откинула капюшон, освободила голову и нетвердой рукой вытерла лоб. Ее взгляд встретил другой, одновременно полный радости и удивления, взгляд человека в доспехах, который с каской в руке стоял в нескольких шагах от коннетабля, человека, чье имя она чуть было не выкрикнула.
«Тристан! Тристан д'Эрмит…»
Она не сразу его узнала. Он прибыл не с процессией, а немного позже, и она едва успела заметить высокую фигуру, медленно прогуливающуюся между рядами с видом наблюдателя.
Никогда до этого времени она не видела Тристана в полном вооружении. К тому же его светлые волосы, которые были достаточно длинными во время их последней встречи, теперь были подстрижены очень коротко, в форме небольшого круглого венчика, как того требовал рыцарский шлем.
Врезаясь в толпу, он направился к выходу со двора, делая знак Катрин следовать за собой.
Благодаря помощи лейтенанта Катрин пробилась к выходу, нашла Тристана в уголке, образованном одним из контрфорсов церкви, и не колеблясь бросилась к нему на шею.
– Вы именно тот, кого мне так надо было увидеть! Тристан! Мой дорогой Тристан! Какая радость вас видеть!
Он запечатлел на ее щеках два звучных поцелуя, потом, отодвинув от себя, подержал на расстоянии, чтобы лучше видеть.
– Это мне следовало так сказать! Хотя я и не должен был так удивиться. Я слишком давно вас знаю и мог предположить, что вы примчитесь из глубины вашей Оверни, как только узнаете новость. Не понимаю только, как это вам удалось так быстро добраться! Кто, черт возьми, мог вам сообщить!
Она посмотрела на него с беспокойством. Улыбка, осветившая тяжелые черты фламандца, немного оживляла его лицо, чья холодная невозмутимость уже вошла в пословицу, но не задевала глаз, которые были настолько бледно-голубого цвета, что казались ледяными. Они таили такую суровость, какую Катрин в них никогда еще не видела, по крайней мере в свой адрес. К ней тут же вернулась тревога: что мог такого сделать Арно, о чем ее должны были предупредить?
– Я только минуту назад узнала об аресте мужа! И я все еще не знаю, за что…
– В таком случае, почему вы здесь?
– Чтобы просить о помощи. Мой город осажден грабителями, Беро д'Апшье и его сыновьями. Они претендуют на наши земли, наших людей, наше имущество и даже на нашу жизнь, так как Апшье послали сюда их бастарда, чтобы он втерся в доверие к Арно и мог без помех его убить.
Улыбка исчезла с лица Тристана, но в его взгляде горел гнев.
– Апшье! Еще одно племя благородных бандитов! Я уже слышал о них. Я знаю, что они были на горе Лозер с этим кастильцем. Когда мы окончательно сбросим англичанина в море, я займусь ими. А пока что…
– Пока что, – перебила Катрин, которой уже начинало казаться, что ее друг не выражает бурной радости по поводу их встречи, – я хочу знать, что сделал Арно и почему его посадили в Бастилию.
– Он убил человека.
Крайнее удивление, но отнюдь не осуждение округлило рот Катрин. Только и всего?
– Он убил… и что же дальше? Что делает армия, которая атакует город, что делает город, который защищается, что делают солдаты, капитаны, принцы и крестьяне в эти беспощадные времена, если не убивают, убивают и еще раз убивают?
– Я знаю это не хуже вас. Но убить можно по-разному. Идемте… – добавил он, – не стоит здесь задерживаться! Кто этот мальчик с вами?
– Мой паж: Беранже де Рокморель де Кассаниуз. Он поэт… но, если нужно, умеет хорошо драться.
– В настоящий момент речь не идет о том, чтобы с кем-то драться. Нам надо объясниться в более спокойном месте. Сен-Симон, осторожно предупредите монсеньора коннетабля, что я отлучусь. Но ни под каким предлогом не говорите ему об этой даме. Я сам ее к нему отведу в подходящее время.
Сердце Катрин сжалось от тревожных предчувствий. Что все это может означать? Почему Сен-Симон не должен говорить о ней коннетаблю? Арно убил, но кого? Вот уж действительно, убей он самого короля, из этого бы не делали большей тайны.
Со сжавшимся сердцем она шла за фламандцем. Беранже, немой как рыба, шел за ними по пятам.
Тристан Эрмит сделался важной персоной. Катрин наблюдала, как поспешно ему уступают дорогу, подводят лошадей. Не произнося ни слова, Тристан вскочил на высокого руанского жеребца и занял место в голове маленького отряда.
Поскольку он все еще не был расположен к беседе, Катрин предпочла ехать за ним на расстоянии нескольких шагов. Радость встречи с другом исчезла. Теперь ей было не по себе рядом с ее старым товарищем по приключениям.
Катрин все ниже склоняла голову. Ее тревога становилась непереносимой, тем более что – она в этом едва решалась признаться – Тристан теперь ее скорее пугал… У нее создавалось мучительное впечатление, что друг прежних лет ожесточился и отдалился от нее, что, возможно, он прятался в своих доспехах, стараясь преградить путь воспоминаниям, запретить любое воскрешение прошлого.
