Не желая вступать в полемику о сравнительных достоинствах пушек и всадников, Катрин, отчаявшись увидеть Беранже, обвела всех присутствующих взглядом и сказала:
– Час аудиенции близится, господа! Кто из вас предложит мне руку?
Началась страшная суматоха. Каждый предлагал себя, и спор мог вылиться в драку, если бы холодный и ясный голос не перекрыл общего шума:
– С вашего разрешения, мессиры, это буду я!
В одну секунду воцарилось молчание. И подобно волнам Красного моря по зову Моисея, людской водоворот разделился надвое, и в проходе предстал человек без доспехов и сделал шаг вперед.
Он был одет в великолепную короткую куртку из зеленого бархата и туго обтягивающие ноги черные штаны-чулки. Сквозь прорези широкого черного бархатного плаща, расшитого золотом, виднелась подкладка из зеленой тафты. На шее висела тяжелая золотая цепь. И наконец, шаперон – широкая шляпа в форме тюрбана, чей длинный опускавшийся на плечи хвост поддерживал золотой грифон, довершала костюм, на который все эти провинциалы, одетые в стальные доспехи и грязную кожу, созерцали с восхищением.
И в самом деле все уважали и любили того, кого в армии с суровой нежностью называли просто Бастардом, как будто он был единственным в своем роде. Его настоящее имя было Жан Орлеанский, история назовет по имени его графства Дюнуа. Но для женщин, которых он весьма жаловал своим вниманием, он был прежде всего одним из самых обольстительных мужчин, полный очарования, доблести и благородства… И хотя на его почти королевском гербе серебряная полоса шла наискось из левого верхнего угла в правый нижний
[8]
, сын Людовика Орлеанского, убитого в Париже, и прекрасной Мариетты Энгиенской был на положении принца. В отсутствие своего сводного брата Карла, титулованного герцога, все еще находившегося в английской тюрьме, именно он управлял городом и землями Орлеанского дома.
Катрин де Монсальви, уже давно знавшая обаятельного брата по оружию своего мужа, была прекрасно осведомлена о положении Бастарда, и реверанс, который она ему подарила, удовлетворил бы самого короля.
Тем временем Дюнуа приблизился к ней, наклонился, протянул руку, помогая встать, и запечатлел на ее руке полный галантной любезности поцелуй.
– Час близится, Катрин, – произнес он так просто, как будто они расстались накануне. – Мы должны идти, если не хотим опоздать.
Так вот кто подведет ее к грозному бретонскому принцу! Покраснев от радости внезапной поддержки, которой она никогда не решилась бы просить, она наградила принца взглядом, полным благодарности.
– Вы оказываете мне такую честь, монсеньор, что я не нахожу слов. Скажите, как вы узнали о моем приезде?
– Тем же способом, что и эти господа, – от Тристана Эрмита. Он, я уверен в этом, повсюду восхваляет вас. Этот человек непреклонно исполняет свой долг, даже если этот долг разрывает ему сердце, но это надежный друг. Что же касается чести, любезный друг, то я давно отношусь к Арно как к брату.
– И все-таки ваша поддержка придает мне силы.
– Не стройте слишком много иллюзий, Катрин. С момента драмы у Бастилии я не переставал обжаловать дело Монсальви! И пока безрезультатно! И поэтому я рассматриваю ваш приезд как дар небес, ведь ваша красота и обходительность имеют безграничную власть и, может быть, смягчат упрямое сердце нашего командира! А теперь идемте, не надо заставлять его ждать…
Высоко подняв ее руку, Бастард повел Катрин на улицу.
– Следуйте за нами, мессиры! – бросил он на ходу.
От гостиницы «Орел» до отеля «Дикобраз» путь был недолгий. Надо было только перейти улицу Сент-Антуан.
Все с удивлением смотрели на этот странный кортеж людей, потрепанных войной, сопровождающих красивую пару. Это походило на необычную свадебную процессию, вскоре все узнавали Бастарда, которого приветствовали с дружеской симпатией, а красота его спутницы вызывала всеобщее восхищение. Вослед им раздавались аплодисменты и приветственные возгласы. Но Катрин ничего не видела и не слышала.
Она вспомнила, как девочкой с косичками она затерялась в толпе кричащих мятежников в одной из комнат этого дворца, отныне разоренного, смотрела недоверчивым взглядом на мясника, который перепачканными кровью руками вырывал из рук заплаканной принцессы мальчика, красивого, как архангел, но обреченного. Ее жизнь и началась с этой минуты. Ее глаза тринадцатилетнего ребенка были устремлены на лицо Мишеля, все ее существо содрогнулось от нахлынувших чувств.
И теперь ради брата этого убитого ангела, ради человека, любовь к которому выходила за пределы возможного, она шла умолять Артура де Ришмона так же, как той трагической парижской осенью та, которая еще была молодой герцогиней Гийенской, умоляла своего собственного отца, беспощадного Жана Бесстрашного, подарить жизнь Мишелю де Монсальви. Но герцогиня просила напрасно… Повезет ли Катрин?
– Вам холодно? Мне кажется, вы дрожите, – наклонился к Катрин Бастард.
– Нет, монсеньор. Мне страшно.
– Вам? Были времена, Катрин, когда вы не боялись ни пытки, ни даже виселицы… вы шли на нее достаточно гордо, когда Дева Жанна вас спасла…
– Тогда опасность грозила мне одной. Но у меня нет никакого мужества, когда идет речь о том, кого я люблю. А я люблю монсеньора Арно больше себя самой, вы это хорошо знаете.
– Я знаю, – подтвердил ее спутник. – И я также знаю, что любовь способна на самые трудные подвиги. И все же успокойтесь: здесь вам придется встретиться не с врагом, а с принцем, который желает вам добра.
– Именно поэтому я и боюсь. Я меньше бы боялась худшего из моих врагов, чем обиженного друга. И потом, я не люблю этот дом: он приносит несчастье.
Растерявшись от этого неожиданного утверждения, Бастард широко открыл на нее глаза:
– Несчастье? Вы смеетесь? Что вы имеете в виду?
– Ничего, кроме того, что уже сказала. Я родилась совсем рядом с этим местом, монсеньор, и знаю, что все владельцы этого отеля умирали трагически.
– Неужели?!
– Вы этого не знали? Вспомните: Гуго Обрио, который его построил и умер на Монфоконе, Жан де Монтэгю, подвергшийся публичному позору и повешенный; Пьер де Жиак, человек, который отдал руку дьяволу и которого коннетабль велел зашить в мешок и бросить в Орон после того, как отрезал ему кисть руки; ваш собственный отец, герцог Людовик Орлеанский, который ему дал символ – дикобраза, убит; принц Баварский, чья смерть была подозрительной; герцог Жан Бургундский, убит…
– Небеса! Не говорите таких вещей! Вспомните, что Ришмон бретонец, а значит, суеверен. И потом, это угрожает только ему, а вы, насколько я знаю, не хозяйка этого дома.
– Нет. Но трагедии оставляют следы… атмосферу. Здесь не дом милосердия.
Бастард достал платок, вытер лоб и вздохнул:
