В одно мгновение свалка стала всеобщей. Берта Легуа получила такой жестокий удар, что отлетела к квашне, в которую и села полуживая. В это время мэтр Ренодо, в тревоге следивший за событиями в зале под присмотром мясника Мартена, бросился к окну с ревом:
– Помогите! Спасите!.. Бегите за караулом!
Улица проснулась. Из домов выскакивали полуодетые буржуа и спешили к трактиру.
Катрин воспользовалась потасовкой и торопливо бросилась к лестнице. На полдороге к своей комнате она столкнулась нос к носу с Беранже, который наконец, очнувшись ото сна, спускался, потягиваясь и зевая с риском свернуть челюсть.
При виде своей хозяйки, взбегающей по лестнице в чем мать родила, он от изумления широко открыл глаза и икнул.
– Эй, друг! Что ты стал там на лестнице как пень? Можно подумать, ты увидел черта! Иди-ка сюда, помоги нам!
– Иду, Готье, иду!
И паж Катрин, даже не узнав, кто и с кем дерется, но с единственным желанием понравиться своему другу-студенту бросился в свалку и принялся колотить всех, кто попадался ему под руку.
Битва была такой жаркой, что дом мэтра Ренодо никогда бы от нее не оправился, если бы начальник охраны не появился наконец со своими людьми. Эффект был магическим. Как только каски лучников засверкали на улице, кто-то крикнул:
– Стража!
И началась всеобщая паника, все пустились наутек: мясники и студенты удирали во всех направлениях, как стая воробьев.
Только несколько несчастных, оглушенных ударом палки или получивших удар ножом, лежали на полу у ног обезумевшего Ренодо.
Среди них был Гийом ле Ру, получивший удар табуретом и лежавший, согнувшись пополам, у очага, а также жена Легуа, которую один из лучников без особых церемоний вытащил из квашни. Оба незамедлительно были доставлены к мессиру Жану де ля Порту, королевскому судье по уголовным делам в Шатле.
В присутствии начальника охраны, которым тогда являлся мессир Жан д'Арлей, Ренодо обрел всю свою важность. Он подробно изложил все детали нападения.
Затем, заклеймив «подлых захватчиков», Ренодо приступил к восхвалению спасителей.
Жан д'Арлей, который с самым серьезным видом, не дрогнув, выслушал панегирик трактирщика, позволил себе заметить, что это студенты Наваррского коллежа.
– Возможно, вы правы, мессир! – согласился Ренодо, который держался своей версии. – Но ими командовал мальчик с огненными волосами, сверкающими, как само солнце. Его доблесть показалась мне по меньшей мере достойной архангела. Увы, он бесследно исчез!
Действительно, Готье де Шазей, совсем не любивший мессира д'Арлея, с которым они не сошлись характерами во время потасовки на улице Сен-Жак, предпочел покинуть поле боя и удалиться в убежище своего нового друга Беранже, оказавшего ему гостеприимство.
Для формы начальник охраны выслушал также Катрин, которая подтвердила показания трактирщика и попросила снисхождения для своего недруга, «доведенной, конечно, до безумия смертью человека, который, без сомнения, не заслужил такой скорби, но тем не менее был ее мужем».
Очарованный подобным благородством, мессир д'Арлей принес молодой женщине извинения от членов парижского парламента и прево Парижа и удалился со своими пленниками, все еще не пришедшими в сознание, оставив Ренодо заниматься приведением в порядок своего заведения.
Едва шаги лучников затихли в конце улицы Сент-Антуан, Беранже и Готье появились как по волшебству.
Увидев перед собой женщину, которую он только что видел нагую и испуганную, Готье де Шазей густо покраснел.
– Вы ничем мне не обязаны… я не хочу слышать никакой благодарности, благородная госпожа, – проговорил он смущенно. – Я всего только… отдал вам долг! Вы вытащили меня из тюрьмы.
– Тюрьма за ссору с караульными – не слишком серьезный проступок, и вы вышли бы и без меня! К тому же вашего освобождения добился Беранже. Меня же вы спасли от чудовищной смерти. Скажите, как я могу вас отблагодарить.
– Но мне не нужна благодарность! – вскричал парень почти в гневе. – Когда старик Лаллье сегодня обратился к толпе у Дома с Колоннами, я подметил, как вдова Легуа зазывала мясников на Гревской площади, как заправская уличная девка. Я послушал и понял, что речь идет о какой-то гнусности. А потом было произнесено ваше имя… имя той самой госпожи, которой я был обязан свободой. Тогда я, в свою очередь, собрал своих приятелей… и Богу было угодно, чтобы мы успели вовремя.
– А я-то думал, что тебе до нас нет дела, я называл тебя неблагодарным! – простонал Беранже, готовый расплакаться.
– Ладно, – смеясь, проговорила Катрин. – Это все хорошо, но все же вы мне так и не сказали, что я могу сделать для вас?
Парень, вдруг став серьезным, посмотрел в глаза молодой женщины.
– Вы действительно хотите что-нибудь сделать для меня, мадам?
– Конечно же, я этого хочу!
– Тогда увезите меня! Беранже мне сказал, что вы завтра уезжаете…
– Вы в самом деле хотите покинуть Париж? А как же Наваррский коллеж? Как же ваши занятия?
– С меня довольно… Я ненавижу греческий, латынь и все остальное. Бесконечно корпеть над старыми рукописными фолиантами, пыльными и тяжелыми, проводить целые дни, сидя на соломе, пить воду и подыхать с голоду десять месяцев из двенадцати, получать удары хлыстом, как какой-нибудь мальчишка, когда учитель не в духе! Вы считаете, это жизнь для мужчины? Мне девятнадцать лет, мадам… и я умираю от скуки в этом коллеже. От скуки… и от бешенства!
Этому гневному крику студента ответил другой, почти негодующий голос пажа:
– Но я-то именно об этой жизни и мечтал! Учиться! Стать ученым!
– Несчастный глупец! – проговорил Готье с презрением. – Сразу видно, что ты не знаешь, о чем говоришь. Хороша жизнь, нечего сказать!
– Не ропщите, мой юный друг, – сказала Катрин. – Сказать вам правду, мне очень хотелось бы увезти вас с собой. Вы, как я понимаю, предпочли бы сделать военную карьеру?
– Вы не ошиблись, это мое самое заветное желание.
– Тогда подумайте о том, что, поступив ко мне на службу, вы поступаете на службу к моему мужу… то есть беглому заключенному, изгнаннику.
Готье де Шазей от души расхохотался.
– Сейчас изгнанник, завтра маршал. Утром враг, вечером друг, на заре – снова мерзавец. Мы живем в безумное время. И потом, что бы вы ни думали об этом, милая госпожа, именно к вам на службу я хочу поступить, именно вам я хочу служить, вас защищать!
Катрин ответила не сразу. Это признание взволновало ее. Этот мальчик никогда не узнает, до какой степени он напоминает ей большого Готье, встреча с которым всегда оказывалась роковой для ее врагов.
Тот тоже не хотел поступить на службу к Арно. Он хотел служить только ей, стоять на ее страже, что, впрочем, не мешало ему часто выказывать преданность хозяину Монсальви, как, например, на площади в Гранаде, когда били барабаны аллаха.
