Глава 25
Сокровище былых времен
Все, разумеется, объяснилось очень просто. За отправкой
злополучного «человека в трауре» следила не только Мария. Переодетый Корф и сам
был в конторе дилижансов, наблюдая не только за своим посыльным, но и – с
изумлением – за переодетой женой. Однако, когда курьера ударили ножом, барон
был слишком занят преследованием убийцы, и лишь после того, как дома он
выслушал испуганные причитания Глашеньки, мол, баронесса исчезла, не надев ни
одно из своих платьев! – он смог связать концы с концами.
– Надеюсь, он не заподозрил меня в предательстве? – мрачно
спросила Мария Симолина, который и посвятил ее во все эти подробности.
– Ну что вы! – воскликнул Иван Матвеевич, но как-то не
слишком убежденно, и Мария с тоской поняла: так оно и было! Разумеется, о
Николь Корф ничего дурного не мог подумать, а вот о своей венчанной жене… Да,
похоже, подозрения рассеялись у него лишь в ту минуту, когда ее чуть не
утопили, но и тут у него не нашлось времени отнестись к ней со вниманием. А то,
что благодаря Марии раскрылось предательство Эрлаха и его истинное лицо, – это
вроде бы сущая безделица.
Вернувшись спустя десять дней в Париж (она и вовсе хотела
уехать вместе с Комаровским в Россию, да не было на то ни денег лишних, ни
проездных документов, пусть и фальшивых), Мария появилась на улице Старых
Августинцев, лишь побывав у Симолина, которому подробно пересказала все свои
приключения. Разумеется, она не обошла молчанием и Николь, однако тут Иван
Матвеевич покосился на нее столь лукаво и недоверчиво, что Мария осеклась: конечно,
он не сомневается, что ее гневливые слова – клевета, продиктованная ревностью!
И уж если Симолин, ее верный друг и покровитель, так решил, то можно особо не
напрягать воображение, чтобы понять, какова будет реакция Корфа. Уж он найдет
самые ядовитые слова, чтобы уничтожить Марию! Ее отчаяние, страх, усталость,
все опасности, которым она подвергалась, – ничто для него!
Спасибо, хоть Симолин понял, что́ привелось ей
испытать. Слушая повествование Марии, он раза два даже слезинку с глаз смахнул,
а потом заключил ее в объятия и расцеловал так крепко, что она засмеялась.
– Истинно говорят: исключительный человек ищет
исключительной судьбы. Нет цены вам, душа моя, Марья Валерьяновна! – с чувством
выговорил Симолин. – И куда только господин маркиз Шалопаи смотрит? Эх, будь я
на его месте или хоть годков на двадцать помоложе, чем ныне, увел бы я вас от
Димитрия Васильевича – это уж как пить дать. Увел бы! И за великое счастье
почитал, коли бы вы меня своей любовью почтили!
Тут настал черед Марии утирать повлажневшие глаза. Симолин,
который, как всякий мужчина, чувствовал себя неуютно при виде женских слез,
немедленно дал отбой:
– Да не нужен! И венгерец этот – не нужен. Знаю, надобен
один только Корф, а ему…
Симолин осекся, махнул рукой и более на эту тему не говорил.
А что говорить, когда Мария и без слов все знала и все понимала?
«Ничего я Димитрию не скажу про Николь, – решила она
мстительно. – Пусть остается в дураках. Пусть новые и новые замыслы его рушатся,
пусть…»
Пусть – что? Пусть гибнут новые курьеры? Пусть страдают
российские интересы во Франции? И все это лишь потому, что дипломатический
агент Корф не желает признать: его любовница – шпионка его врагов? Нет, барон
уж как хочет, а Мария постарается выполнить свою клятву: отомстит Николь за
все, и за гибель курьера – тоже!
Это мужественное решение исполнило ее душу такой печалью и
усталостью, что она опять едва сдержала слезы. Всегда она одна – в любви, в
жизни, в опасности… Простосердечный Егорушка за ничтожное время их знакомства
проявил к ней заботы и нежности больше, чем Корф за все годы их брака. Даже
бесследно исчезнувший из ее жизни Вайян! Даже Симолин! Что уж говорить о
Сильвестре… Наверняка все время, пока Мария числилась в нетях, маркиз метался
под окнами ее дома, вне себя от беспокойства и ревности, а уж графиня-то
Гизелла небось утром и вечером являлась туда с визитами – узнать, когда
воротится баронесса, как если бы они были с Марией бог весть какие неразлучные
подруги. Гизелла мечтает, чтобы Мария была свободна; сколько раз намекала, что
надобно потребовать развода и искать новое счастье!
А чего его искать далеко, это «счастье»? Вот оно – летит по
улице Граммон навстречу Марии, вышедшей от Симолина, машет широкополой шляпой с
перьями. Вот набежал, стиснул в объятиях, не обращая внимания на угрюмого
Симолина – да и на Корфа не обратил бы внимания, окажись тот поблизости;
зацеловал, шепча страстные признания, всем существом, всем телом своим выражая
одно – любовное желание. «Все дамы от него в восторге», – как намекает с тонкой
улыбкою графиня Гизелла, гордясь, что про ее брата идет слава отменного
любовника. Влюбленный Сильвестр, очаровательный Сильвестр, предавший свою
страну ради любви к Марии… постылый, немилый Сильвестр!
И неотвязный, как тоска.
* * *
Шли дни, недели, месяцы. Николь, за которой вознамерилась
следить Мария, неделями вообще не бывала на улице Старых Августинцев, проводя,
по слухам, время в старом домике мамаши Дезорде в Фонтенбло. Мария ничуть не
сомневалась, что там нашлось применение и известным пятидесяти тысячам ливров:
небось Николь, практичная, как все француженки, – нет, как пятьдесят тысяч
француженок! – прикупила земли, может быть, даже отстроила новый дом, наняла
батраков. Определенно, эта ловкая особа обустраивала свою жизнь, и Мария не
удивилась бы, узнав, что Николь намерена купить титул: такие случаи бывали.
Однако думала об этом Мария с усмешкой: времена для
титулованных особ наставали тяжелые! Сейчас куда разумнее не обнаруживать свое
богатство, а припрятывать его.
В королевской казне при растущем дефиците почти забыли, как
выглядят деньги. Налоги на привилегированные сословия не решался ввести ни один
министр, ни один советник; налоги на простой народ уже не давали ничего: нельзя
добыть воды из пустого колодца – кроме грязи, оттуда ничего не зачерпнешь! Все
знали: за двенадцать лет правления Людовика XVI государственный долг страны
стал равен одному миллиарду двумстам пятидесяти миллионам франков. Кто и на что
израсходовал эту астрономическую сумму, если бедняки надрывались по десять
часов в сутки за пару су?! Ответ у народа был один: королева.
Ясно, почему хлеб дорожает, а налоги растут: потому что
австриячка-мотовка приказывает целую комнату в Трианоне облицевать
бриллиантами, потому что она тайно послала своему брату Иосифу в Вену сто
миллионов на войны, потому что она своих любимчиков щедро одаривает пенсионами,
подарками и теплыми, доходными местечками. Вот кто виновник финансовой
катастрофы! И новое прозвище королевы – Мадам Дефицит – заклеймило ее чело.
