Мария замерла, не замечая, что жар камина опаляет ей щеки, и
вдруг сказала – нет, громко, отчаянно выкрикнула:
– Не может быть? Это не может быть он!
И тут же бросилась к окну и прижалась пылающим лбом к
прохладному, влажному стеклу.
Не может… да почему, почему не может? Что ж тут такого?
Корфу осточертело его межеумочное положение брака-безбрачия; осточертело, что
Симолин все чаще попрекает его пренебрежением к жене, которая почти открыто
изменяет ему да еще, вдобавок ко всему, стала весьма бесцеремонно вмешиваться в
его дела. Вот и решил развязать себе руки… сжечь очередную занавеску, как на
том приснопамятном балу!
Мария нервно прошлась по библиотеке и снова остановилась у
камина. Эти догадки не зря бросают ее в дрожь: они позорны и отвратительны. Не
может быть, не может быть такого, и не только потому, что человек, который
жизнью рисковал в сражениях за честь и славу родной земли, не станет марать
своих рук подлым убийством женщины, жены – пусть и немилой, пусть и распутной!
Лицо Димитрия Васильевича встало перед взором Марии: ледяные черты, ледяные
глаза; ледяной голос зазвучал в ее памяти. Да разве можно высечь огонь из этой
глыбы льда, из этого айсберга, как называет его Сильвестр? Разве способно это
воплощение равнодушия к такой вспышке страсти?
Мария усмехнулась. Ее логика оскорбительна для нее же, но не
столь невыносима, как подозрения. Но если она обеляет Корфа, то кого же следует
очернить? Снова тетушку Евлалию? Она все еще в Париже. Но Евдокии Головкиной
теперь никакие завещания не помогут разбогатеть, так что зачем изощряться,
травить Марию? Из мести, что «племянница» сорвала ее планы? Безнадежно
запоздала эта месть, смешно и предполагать такое. Так же смешно думать, будто
кто-то решил отомстить Корфу, убив его жену. Кажется, всем известно, что она
для барона ничего не значит. Вот если бы он лишился Николь…
Мария несколько раз кивнула, скользя невидящим взором по
корешкам книг.
Николь? Что, если это – Николь? У нее есть и причины, и
возможности. А может быть, она лишь исполняла волю Корфа – или даже его
невысказанное желание? Все это так ужасно, так отвратительно. И не спастись,
тогда уж не спастись…
Взор Марии прояснился, наткнувшись на знакомые слова на
книжном корешке: «Тристан и Изольда».
«Тристан и Изольда»! Роман, с которого начались все ее
злоключения!
Мария вцепилась в книгу с такой же ненавистью, с какой
вцепилась бы в лицо убийце Глашеньки, вытащила том, размахнулась швырнуть в
огонь, да не успела: из образовавшегося на книжной полке проема выпала какая-то
коротенькая палочка, заостренная на конце и оперенная, точно стрела.
Мария подняла ее. А ведь это и впрямь стрела. Да какая
старая, старинная, будто из музея. Ей лет сто, не меньше. Сокровище былых
времен! Оперенье-то почти все повылезло, однако заостренный кончик, выкрашенный
в темный цвет, еще вполне может поразить до крови.
Мария сосредоточенно поскребла ногтем краску, послюнила
палец, потерла – на нем осталось темное пятнышко, а стрела так и не
отчистилась.
Почему Корф прячет ее здесь?
Ну, это его дело, надо убрать стрелу на место. Она
попыталась затолкать находку туда, где она только что лежала, но стрела все
время выпадала оттуда – и вдруг…
– Брось ее в огонь! – послышался свистящий шепот.
Мария обернулась.
– Николь? Что ты говоришь? И что ты… – Она запнулась. – Что
это у тебя в руках?
– Нож, разве не видишь? – усмехнулась бывшая горничная. – И
я ударю тебя им, если ты не бросишь стрелу в огонь!
– Ударишь? – переспросила Мария как бы в полной
растерянности и положила стрелу на каминную полку, исподтишка наблюдая за
Николь.
Как всегда в минуты опасности, Мария обрела спокойствие и ту
особую цепкость взгляда, которая позволяла ей видеть как бы разом все вокруг. И
сейчас она заметила, что Николь держит свой нож с искривленным лезвием – он
действительно имел устрашающий вид – несколько театрально, с замахом сверху,
так, что острие было направлено как раз в ее сторону. Итальянец, обучавший
Марию метать ножи, наставлял ее в возможной схватке держать оружие так, чтобы
рукоять была внизу, а лезвие вверху, бить снизу, резко – тогда удар приобретает
убийственную силу.
– Ну, и к чему все это? – спросила Мария, осторожно
подвигаясь к Николь и примеряясь ловчее выхватить нож, но француженка
расхохоталась:
– Не старайся. Тебе уже все равно.
– А ты не боишься говорить так громко возле этого камина? –
усмехнулась Мария, но тут же до нее стал доходить смысл последних слов Николь.
– Что это значит? Почему мне все равно?
Николь засмеялась. Это был нервный смех – с глубокими и
частыми придыханиями, напоминающими всхлипывания, и Марии сделалось не по себе.
Николь не радовалась – она была на грани истерики. В смехе ее звучало безумие –
вот что пугало больше всего, а вовсе не этот театральный нож.
– Его нет дома. Не жди, что он придет на помощь! Сегодня мне
повезло. Тебя никак не взять… крепкая! Твоя дура горничная… вместо тебя… но я
знала, что ты возьмешь эту книгу. – Николь так резко оборвала смех, словно
свечу задула. – Думала – за какую спрятать, чтобы наверняка, но уж эту ты не
могла бы не взять, правда? «Тристан и Изольда»! Я помню, помню… в Петербурге… –
Она задохнулась, и Мария поняла, что опять поступила именно так, как от нее
ждала Николь. В который уже раз в жизни!
Но что за бред? Зачем Николь непременно было нужно, чтобы
она взяла эту стрелу? Впрочем, она знает, зачем! Мария со страхом взглянула на
темные пятна на пальцах, которыми терла «краску» на конце стрелы, ощутила
терпкий, горьковатый привкус на губах, – и невольно прикрыла глаза, покачала головой.
Значит, все-таки Николь… Догадка была верна – да что толку?
Поздно. Неужели сейчас придется умереть? А как же месть? Как же клятва? Ну уж
если Корф восемь лет исполняет свою клятву, то и Мария как-нибудь сдержит свою,
сколько бы мгновений жизни ей ни оставалось!
Она открыла глаза и постаралась посмотреть на Николь со всем
возможным спокойствием:
– А что это за музейная редкость? Эти стрелы достались тебе
от твоих предков-дикарей?
Эта была жалкая попытка съехидничать, и Николь отмела
насмешку презрительным пожатием обнаженных плеч. Только теперь Мария обратила
внимание, что на ней прекрасное платье багрового цвета, цвета крови; бриллианты
сверкают; черные и красные цветы в прическе – Николь вырядилась, как на бал.
Ну, еще бы – такое торжество предстоит! Хотя… Это еще как посмотреть!
