– Я давно знала, что в Королевской библиотеке, в музее,
хранились две стрелы диких индейцев, смазанные таким сильным ядом, что он не
теряет свою силу и через сто лет. Если уколешь ими кого-нибудь, то скоро…
оцепенение и смерть… Мне удалось за большие деньги сделать так, что одну стрелу
украли. И если раньше тебе помогал пернак, то сейчас не поможет ничто! От этого
яда нет противоядия. Через несколько минут ты умрешь.
– Через сколько минут? – спросила Мария, с ужасом
почувствовав, что язык отказывается служить ей.
– А что, уже надоело ждать? – усмехнулась Николь, поигрывая
ножом. – Ты еще успеешь положить стрелу на место. И поставить книгу «Тристан и
Изольда» на мес…
Она не договорила. Мария, словно в задумчивости, взяла книгу
и с силой швырнула тяжелый том в Николь.
Она не промахнулась. Острые углы переплета вонзились в щеку
сопернице. Та вскрикнула от боли, и, не выпуская кинжала, невольно вскинула к
лицу руки; кривое лезвие чиркнуло по ее шее, как раз над ключицей… как раз там,
где билась, гневно пульсировала переполненная злобной кровью яремная вена.
* * *
Николь опрокинулась навзничь, а Мария еще какое-то время
изумленно смотрела на нее. Кровь била из раны, заливала плечи, грудь. Николь
уже вся была залита кровью, такой же темно-красной, как ее платье.
Повинуясь какому-то безотчетному чувству, Мария упала рядом
с Николь на колени и пальцами прижала перерезанную вену.
Кровотечение уменьшилось, лишь тонкая струйка сочилась из
раны, а когда Мария прижала к ней платок, то и вовсе почти прекратилось, но это
была лишь кратковременная отсрочка, Мария знала… знала и Николь, которая
открыла глаза и посмотрела в склоненное над ней лицо испуганно и зло.
– Ничего, ничего, – прошептала она, – тебе тоже… уже скоро.
Мария кивнула. Было невыносимо видеть умирающую Николь;
никакого удовлетворения внезапно свершившейся местью она не испытывала,
чувствовала лишь раздирающую сердце боль. Почему? Из-за того, что умирает та, с
которой была неразрывно и причудливо связана жизнь Марии целых восемь лет? Ах
нет, не это!
Николь умирает, и, узнав об этой смерти, Корф придет в
отчаяние; но разве достанет у него хотя бы одной-единственной слезинки для
жены, если он все прольет их над гробом любовницы? Вовсе не Николь, а себя
жалела сейчас Мария… Ну что ж ты создал сердце человека таким горячим и живым,
о господи!
Николь вздрогнула всем телом, и Мария с тревогой взглянула в
ее бледное лицо, решила, что это – агония, но нет – это был всхлип: слезы
лились из глаз Николь так же неудержимо, как прежде кровь из смертельной раны.
– Чем я тебе помешала? – с укором спросила Мария. – Зачем ты
все это затеяла? Разве плохо тебе жилось? И так все вышло по-твоему: и деньги
получила, и он… все равно он был твой!
– Мой? – злобно прохрипела Николь. – Да никогда не было
этого! Он возненавидел меня с той первой ночи, еще в России. Но он же дал тебе
клятву! Лучше бы он прогнал меня, чем терпеть такое. Я же видела, что с ним
делалось от ревности, от страха за тебя. Он проклинал себя, тебя, меня. Я
хотела… я думала, если не будет тебя…
– Что ты наделала?! – раздался крик, исполненный такого
ужаса, что Мария вздрогнула и невольно отдернула пальцы, зажимавшие рану
Николь. И кровь, сдерживаемая ее пальцами, в одно мгновение была вытолкнута
таким мощным толчком сердца, что тело Николь изогнулось в судороге; глаза
закрылись, и она замерла навеки.
Мария тихо ахнула от страха – и тут же руки Корфа подхватили
ее, стиснули, но отнюдь не в нежных объятиях.
– Зачем ты это сделала? Ты убила ее, ты все испортила!
Он тряс Марию, как куклу. И вдруг что-то вроде изумления
промелькнуло на искаженном яростью лице Крофа, когда она одним рывком
разомкнула его руки, высвободилась – казалось, без малейших усилий – и
отпрянула, пристально глядя на него. О, все-таки он способен на сильные
страсти, этот ледяной барон, Мария его недооценивала! Сейчас минует первый
припадок гнева, он отдастся скорби над трупом Николь. Ну что ж, надо успеть все
сказать ему прежде, чем перед ним будет два трупа.
– Утрите свои слезы! – презрительно бросила Мария. – Я тут
ни при чем. Это ее бог покарал. За смерть Глашеньки, за предательство вашего
курьера – она следила за ним! – за то, что она медленно убивала меня… но это
неважно! Да, вы потеряли ее, но у меня есть для вас приятные новости. Видите
эту стрелку? – Мария взяла ее с камина, повертела в руках и вскинула брови,
увидев, как побледнело лицо Корфа, какой ужас отобразился на нем, как он
рванулся выхватить стрелку из ее рук. Но Мария отпрянула, оказавшись проворней.
– Вижу, вы понимаете, что это такое. Николь своего добилась.
Видите? – Она показала ему свои запачканные темным ядом пальцы. – Думаю, не
пройдет и пяти минут, как вы станете свободны.
Корф вздохнул, но не сказал ни слова – у него перехватило
горло, а Марии показалось, что он вздохнул с облегчением.
– Вы мне не верили ни дня, ни минуты! – закричала она в
отчаянии, и слезы хлынули у нее из глаз. – Вы отталкивали меня! Это вы виноваты
во всем!
Она рыдала, оплакивая свою попусту загубленную жизнь. Лицо
Корфа было неразличимо за пеленою слез. Вдруг он покачнулся, и Марии
показалось, что барон сейчас повернется и уйдет, оставив ее умирать в
одиночестве.
Да что же он все не действует, этот яд?!
И, желая лишь одного: умереть сейчас, сию минуту,
немедленно! – она принялась колоть себя стрелкой в руку, каждый раз вскрикивая
от боли, но испытывая почти счастье при мысли, что страдания ее наконец
прекратятся.
Корф бросился к ней, стиснул, вывернул руки, вырвал стрелку
– и с ужасом уставился на ее окровавленные запястья. Мария рванулась было, да
сил ее уже не хватило, а потому она только уткнулась лицом в его грудь и
заплакала тихо, как маленькая обиженная девочка.
– Я люблю вас до смерти, всегда любила, – пробормотала она.
– Это я все делала нечаянно, от горя… простите меня!
Мария чувствовала, как набухают веки; она всегда дурнела от
слез, – лицо покрывалось красными пятнами, отекало. И она зарыдала еще пуще,
представив, какой уродиной сделается в смерти. Николь-то удалось остаться
красивой!
Корф отстранился от нее и сделал какое-то резкое движение
руками. Мария быстро вытерла глаза – и вскрикнула от ужаса: он вонзил стрелку в
свое запястье. Мария не могла вымолвить ни слова, она лишь смотрела в его
осунувшееся, безмерно печальное лицо.
