Мария без труда усвоила сложную систему чисел, букв и
знаков, составляющих основу шифров, и скоро это стало как бы еще одним
иностранным языком, на котором, однако, можно было только читать и писать, но
не разговаривать. Это хаотическое нагромождение непонятностей, от которого
волосы дыбом вставали на голове у непосвященных, Мария постаралась сделать еще
более сложным: Симолин писал свои донесения традиционно, по-французски; Марии
это казалось уступкой неприятелю, поэтому она сперва переводила все на русский
и только потом шифровала, превращая каждое донесение в неразрешимую загадку для
всех, у кого не было ключа к этому шифру. Симолин рассказывал, что одно из
таких донесений опередило курьера, везшего ключи к новому шифру, что вызвало в
канцелярии Безбородко изрядный переполох; но с тех пор все улеглось, новая
система шифровки была одобрена и вошла в разряд тех понятий, которые называются
коротко и внушительно: государственная тайна. Так что если Симолин являлся
Нестором [117] Французской революции, то Мария – его пером.
Она жила затворницей, не встречаясь даже с графиней
д’Армонти и ее братом.
Удивительно: Сильвестр, которому по его положению страстно
влюбленного полагалось бы обивать пороги молодой вдовы, сторонился ее, так же
вела себя и «верная подруга» Гизелла, как если бы страшная смерть мужа оставила
на челе Марии некое позорное клеймо.
Сильвестр и Гизелла ни разу о себе не напомнили, даже не
прислали приличных случаю соболезнований.
Одна лишь Евдокия Никандровна не покидала «племянницу», и
Мария, в своем горе очистившаяся от таких мелочей, как обида, мстительность и
даже страх за свою жизнь, вновь открыла сердце старой даме, стойкость которой и
преданность королевской семье в эти страшные и опасные дни всеобщего
отступничества не могли не восхищать молодую женщину, всегда питавшую
восторженную склонность к людям отважным, способным идти по своему пути без
оглядки. Мария слишком хорошо знала, что сердце человеческое может включать в
себя доброе и злое, истину и тьму, прекрасное и отвратительное, чтобы осуждать
хоть кого-то, тем более немногих своих друзей.
И вот еще что неразрывно объединяло их: ненависть к той
кровавой туче, которая плотно закрывала светлое небо Франции.
От смертоносного града один за другим уезжали, покидая
Париж, бывшие подруги и приятели графини Строиловой. Разрешение на выезд
испрашивало у Национального собрания все большее число народу, но получить его
удавалось далеко не всем. В русском посольстве помогали желающим уехать, как
могли. По требованию государыни Екатерины Симолин составил списки всех русских,
живших в это время во Франции, включая прислугу; таких набралось 32 человека.
Их фамилии и род занятий были должным образом зашифрованы и переданы в Россию;
однако список, раза в три больший первого, обильно уснащенный вымышленными
именами, был передан Монморену для получения разрешения на выезд через
Франкфурт, и за Рейн благодаря тем спискам уже перекочевало немало французских
аристократов под фамилиями русских поваров, лакеев, горничных. Сами же русские
пока почти все оставались еще в Париже – и в их числе, разумеется, Мария, хотя
матушка беспрестанно звала ее воротиться. Но здесь, на кладбище Сент-Женевьев,
оставался узенький, поросший зеленью холмик, и Мария не могла оторваться от
него. К тому же Симолин и Евдокия Никандровна все чаще и чаще обсуждали при ней
проекты бегства из Парижа королевской семьи, туманно намекая племяннице, что
может понадобиться и ее помощь. Да что она может? Мария только плечами
пожимала.
* * *
Однажды, ложась спать, она нашла в своей постели книгу. Это
были «Опасные связи».
Найди она меж подушек бородавчатую жабу или паука, Мария и
на них смотрела бы с меньшей брезгливостью. Образ распутного автора сего
распутного романа возник в ее памяти – с его скользящей походкою, вкрадчивой
манерою, цинично оттопыренной губой, – и Мария передернулась от отвращения и
горестных воспоминаний. Пьер Шодерло де Лакло стал для нее невольным символом
того странного вечера, когда погиб Корф, а потому Мария, побранив горничную,
глуповатую и ленивую – да где взять другую? с прислугою нынче сделалось тяжко –
француженку, заменившую Глашеньку, сама отнесла книгу в библиотеку, держа ее
платком с опаскою, словно ядовитое насекомое, и засунула на самую верхнюю
полку, во второй ряд. А следовало бы, наверное, бросить эту гадость в камин,
потому что назавтра же, едва открыв глаза, Мария увидела «Опасные связи» на
ночном столике – и едва удержалась, чтобы не закричать от негодования. Вдобавок
ко всему в середине книги лежал какой-то грязный лоскут, что было уж вовсе
омерзительно. Мария брезгливо схватила книгу каминными щипцами и понесла к
огню, да выронила.
Книга раскрылась, и лоскут сделался отчетливо виден Марии –
это был обрывок синего шелка, на котором заскорузло пятно цвета ржавчины.
Мария как села на пол, так долго и не могла найти в себе сил
встать и унять слезы. Перед нею, чудилось, могила разверзлась… мертвое лицо
Корфа глянуло из бездны.
Однако плачь не плачь, а теперь уж не отмахнуться, чтобы не
прочесть страницу, которая была заложена сей страшной закладкою. Ведь именно
для этого, конечно, и подложил Марии некто неведомый книгу.
«ПИСЬМО №… От Виконта де Вальмона к маркизе де Мертей.
Дорогой мой друг, я должен в очередной раз признать, что вы,
как женщина, во много раз мудрее и дальновиднее меня, как мужчины. Не стану
обобщать, ведь известно: я не слишком высокого мнения об умственных
способностях слабого пола, однако вам отдаю должное. Вчера был у меня известный
вам Луи де… Он наконец получил письмо от m-me de N. …и что же? Клянется, что ни
одна струна души его не дрогнула, лишь досада, как злая птица, подала свой
голос и прокаркала: «Все кончено! Все кончено!»
Итак, у Луи де… с m-me де N. все кончено, как вы и
предсказывали. При всем том, что он о себе знает, при всем том, что о нем
говорят, он оказался то ли чересчур брезглив, то ли чересчур разборчив, то ли
почерк m-me де N. уже ему не по нраву, однако он понял, что не желает
предаваться любовным забавам с женщиной, муж коей умерщвлен его рукой. И это
при всем том, что мы с вами восхищались изобретательностью Луи де…, а он
предавался глупейшему самолюбованию, как если бы курс интриг и умения
организовывать так называемые «несчастные случайности» не был им освоен в
совершенстве. Вот злая шутка судьбы! Остается лишь подойти и взять желаемое, а
он не может заставить себя протянуть руку.
