Вижу вашу усмешку! Слышу ваш хохот! И смеюсь вместе с вами.
Шпага Луи де… по рукоятку в крови дуэльных жертв его, но то убийство из-за
угла, причиной коему была его несчастная страсть к m-me де N… ах нет, у них все
кончено и больше не вернется. Единственное, чего другу моему хотелось бы:
никогда более не видеть ее, не слышать о ней ни слова, не получать писем,
писанных ее рукою…»
Страница закончилась. Дальше следовала гнусная похвальба де
Вальмона о том, как он умело втирается в доверие к кавалеру Дансени, желая
овладеть «малюткой Соланж».
Мария закрыла роман, помедлила – и бросила его в камин.
Пламень вздрогнул, распушил листы, позолотил, потом они сделались
прозрачно-алыми, потом начали обугливаться… Мария смотрела; щеки горели, в
горле першило от запаха жженой пыльной бумаги.
Синий окровавленный лоскут она убрала в шкатулку с
драгоценностями. Потом подошла к колокольчику, позвонила, а когда наконец
появилась горничная – как всегда, с обиженным видом: зачем и кто осмелился ее
позвать?! – приказала дать знать на конюшню, чтобы немедля закладывали карету.
Холод, оледенивший ее душу и сердце по прочтении этих загадочных страниц, по
счастью, не давал возможности размышлять и терзаться. Мария знала лишь одно: ей
необходимо сейчас, немедленно увидеть Сильвестра или его сестру… зачем? Она и
сама толком не знала, однако собиралась с лихорадочной быстротой и была
неприятно поражена, узнав, что поехать никуда не может: кучера с утра нет.
Приказала позвать старшего конюха. Тот угрюмо наябедничал, что кучер Дени
(Данила, стало быть) вот уж какой день с утра до вечера где-то шляется, а на
конюшне и так остался он один да грум, едва поспевают лошадей обихаживать, так
что госпоже баронессе следовало бы…
Мария, не дослушав, услала конюха.
Данилы нет? Что ж, и он заразился всеобщей страстью к бездельничанью
и крикам на митингах? Не оттого ли глядит в последнее время на барышню свою
таким волком? Жаль, когда так…
Ждать она не могла. Ей надо было двигаться, идти куда-то,
спешить. Оделась попроще, а потом, повинуясь неясному побуждению, поднялась в
кабинет мужа, постояла там, глядя вокруг сухими глазами (слишком много слез
безвозвратной утраты пролила она здесь за эти полгода; не все ли их
выплакала?); открыла большой шкаф, где Корф держал платье самых разных
сословий, даже крестьянское, необходимое ему, должно быть, для тайной его
деятельности, выбрала коричневый шерстяной плащ-рясу францисканского монаха
[118], а из особого ящичка взяла узкий обоюдоострый стилет – и торопливо пошла
прочь.
Мария действовала не думая, словно по чьей-то подсказке,
однако быстрая ходьба по улицам несколько охладила ее пылающий лоб и оживила
первые сомнения: что она скажет этим двум прежним друзьям своим? О чем их
спросит? Как осмелится выразить те дикие подозрения, которые внезапно
пробудились в ней? Ведь доказательств того нет.
Она остановилась. Эта ряса, и кинжал, и безумие в помыслах…
что на нее нашло? Надо вернуться и немедля начать собираться в Россию. С чего
она взяла, что нужна Симолину? Это лишь его добрая душа подсказывает обращаться
к ней за помощью, чтобы она не чувствовала себя забытой, чтобы пребывала в
заблуждении, будто способна хоть в малой степени заменить Корфа в защите
интересов России, как часовой, вставший на смену убитому охранять границу своей
страны. Смена караула! Она воспринимала теперь жизнь свою в Париже именно так,
но не пора ли похоронить своих мертвецов и расстаться с романтическом бредом, с
этими иллюзиями – опасными иллюзиями?
Мария вздрогнула, снова остановилась – и вдруг увидела
Данилу, который, не узнав ее, только что торопливо прошел мимо, явно преследуя
высокого человека, одетого во все черное. Да ведь это… Сильвестр!
Забыв сомнения, Мария повернулась – и поспешила за ними,
опять, как и час назад, подгоняемая неким наитием, объяснения которому дать она
не могла – да и не пыталась.
* * *
Сперва показалось, что Сильвестр спешит к дому графини
д’Армонти, однако на площади он свернул в другую сторону, к улице Карусели.
Смутное подозрение, мелькнувшее у Марии, превратилось в уверенность, когда
Сильвестр, не сбавляя шага, вошел в скрытую зарослями потайную калитку дома,
где три или даже четыре года назад по наущению Марии дрался на дуэли с бароном
Корфом.
Данила прошмыгнул следом, а за ним, путаясь в траве и в
полах своей длинной рясы, и францисканский монашек.
С изумлением Мария увидела, что здание по-прежнему
необитаемо. Возможно, давние слухи о таинственной даме укрепились с тех пор,
как Мария пыталась изображать ее вон в том окошке. Вьющиеся розы не оставили на
стенах даже малого просвета, так что они казались не сложенными из дикого
камня, а сотканными из листьев и цветов. Окно тоже почти все оплела зелень. Вон
там стояла Мария в тот день, стиснув платок, вся дрожа. И Сильвестр тоже стоял
недвижим, глядя в окно, будто завороженный, а потом вдруг выхватил шпагу и
вступил в яростный поединок – сам с собой? или с воспоминанием?
Мария выглядывала из-за дерева, не веря глазам. Ей чудилось,
будто Сильвестр в точности повторял тот самый поединок с Корфом: резкое
нападение, отступление, замешательство – и снова выпад, выпад, выпад…
Одержал ли он воображаемую победу, просто утомился ли, но
вот опустил шпагу, замер – и вдруг, резко обернувшись, увидел Данилу, который
не успел отпрянуть за угол, откуда наблюдал за этим подобием дуэли с прошлым.
Одним прыжком маркиз оказался рядом, схватил Данилу, гневно
выкрикнув:
– Что тебе здесь нужно?! Ты шпионишь за мной?!
Данила не оправдывался, не сопротивлялся: чуть откинув
голову, смотрел на маркиза с такой ненавистью, что у того вдруг ослабли руки,
он слегка оттолкнул Данилу и, отведя глаза, пробормотал:
– Прочь! Прочь поди! Не то…
– Не то – что? – громко и ясно проговорил Данила. – Что
сделаете? Убьете и меня, как убили моего хозяина?
И оба враз оглянулись, пораженные коротким, болезненным
звуком, раздавшимся из сада. Чей-то стон? Зов?..
Нет, это сойка – вон, выпорхнула из листвы, покружилась над
деревьями, испуганно клича, да и полетела прочь.
Мария стояла, обессиленно прижавшись к стволу старой яблони,
и неподвижными глазами смотрела в просветы между ветвей. Полно, да птица ли это
кружит над садом? Или ее измученная душа вырвалась в крике отчаяния, покинула
тело и мечется туда-сюда, взывая о мщении?..
Да нет, не может быть, Данила с ума сошел!
Голос Сильвестра заставил ее встрепенуться.
