– Сдается мне, что ты не так уж проста, красотка! А ведь и
впрямь красотка… – Он провел ногтем с черной каймою грязи по голой груди Марии,
и все, что она могла сделать для своей защиты, это выплюнуть в лицо сержанта
кровь, наполнявшую ее рот. В следующее мгновение она опять лежала на земле и
сквозь кровавую пелену смотрела на сержанта, который, небрежно утеревшись
рукавом, принялся нарочно медленно отстегивать свою саблю.
Данила рвался, кричал, бранясь и плача, но сержант, не
оборачиваясь, тюкнул его кулаком в голову – тот и умолк, замер в пыли кучкой
окровавленного тряпья.
– Господи, прими душу раба твоего… – прошептала разбитыми
губами Мария и закашлялась, понимая, что о ней уже некому будет помолиться.
Каждый вздох причинял нестерпимую боль, а так хотелось еще раз, последний раз
вдохнуть живой, пахнущей ветром свежей прохлады! Ну уж скорее, что ли… Мария
чуть приподнялась навстречу сверканию смерти, уже занесенной над ней. Вот
теперь она и правда никогда не забудет вчерашней ночи, эта память уйдет с нею…
далеко! И, несмотря на дикую боль в избитом теле, она улыбнулась своим
воспоминаниям, но тут же испуганно встрепенулась при звуке громкого, грубого,
словно бы чугунного голоса:
– Завязать в мешок и утопить!
Она уже где-то слышала этот негнущийся бас! Она уже испытала
прежде мертвую хватку этой огромной ручищи, она уже видела это багровое лицо… и
Мария уставилась в ухмыляющееся лицо Жако, от всего сердца ненавидя сейчас даже
не его, а весь этот мир, который был столь безобразно тесен.
* * *
Что было потом, Мария сознавала смутно. Жако тащил ее
куда-то; следом бежали люди: Мария слышала их крики. Потом запахло речной
свежестью, и Мария с наслаждением вдыхала этот запах.
Она открыла глаза. Водная гладь чудесной реки стелилась
перед нею. Сена текла мирно и величаво, во всю ширь раздвигая берега.
Марию потащили в воду, но Жако сморщился:
– Да ну, будет тут болтаться у берега, дохлятина. Дайте
камень побольше, чтоб сразу на дно! Обойдемся и без мешка, жалко тратить на эту
падаль.
У берега болталась лодчонка. Жако положил на дно обвязанный
веревками камень, сел на весла, намотав на кулак веревку, которая была накинута
на талию Марии, а другим концом привязана к камню, и мощными гребками начал
удаляться от берега.
Толпа шумела, махала, желала удачи.
Волны захлестывали лицо Марии, тащившейся за кормой, и всех
сил ее хватало лишь на то, чтобы подтягиваться на веревке как можно выше,
пытаясь не захлебнуться.
Лодка замерла, веревка натянулась – Жако подтащил жертву к
правому борту, и она в последний раз увидела толпу на берегу. Жако удерживал ее
одной левой рукой, правой же без малейших усилий перевалил через борт камень.
Страшная сила его тяжести потащила Марию вниз, в глубину,
однако тотчас – она даже не успела захлебнуться! – такая же сила выхватила ее
на поверхность. Лезвие ножа блеснуло… освободив ее от камня.
Не веря себе, Мария вцепилась обеими руками в лапищу Жако,
который, чудилось, без малейших усилий удерживал ее над водой.
Успокаивающе подмигнув, он обернулся к берегу и помахал
свободной рукой, как бы показывая: дело сделано!
Радостный крик был ему ответом, и Жако сросся с веслом,
удерживая лодку, которую едва не развернуло течением.
– Сможешь держаться за борт? – проговорил Жако, не
оборачиваясь к Марии. – Недолго – главное, спуститься пониже по течению, тогда
я возьму тебя в лодку, мы дождемся ночи и вернемся в город.
Мария все еще цеплялась за его ручищу, как за последнее
прибежище в жизни, забыв, что́ ей некогда пришлось пережить от этих рук, и
Жако нехотя, как бы с натугой усмехнулся:
– Не бойся. Меня ведь послал за тобой Ночной Дюк – я не мог
его ослушаться. Берись за борт, ну? Мне надо грести, не то с берега заметят
неладное.
Мария заставила себя перехватить пальцы, удерживаясь за
борт. Тупое оцепенение охватило ее: как могла она удержаться за борт; как
случилось, что спасение пришло к ней в образе чудовища Жако и кто такой этот
Ночной Дюк. Филин [121], что ли? Не тот ли филин, чей крик сопровождал ее этой
ночью? Не тот ли, что ухал на кладбище? Не тот ли, с кем она…
Это было ее последней мыслью.
Глава 29
Ночной Дюк
– Вы что, всерьез думаете, что в рядах мятежников царит
единство? Они едины только в стремлении убить как можно больше ни в чем не
повинных людей. И каждый желал бы увидеть среди них и своих соратников!
Какой громкий, резкий голос! Мария чуть повернула голову,
пытаясь укрыться от него, но он звучал со всех сторон сразу:
– У каждого свои гнусные цели. В этом так называемом общем
движении каждый ищет личного обогащения, возвышения, прославления, прикрываясь
громкими словами о благе государства. Если они что-то и делают для счастья
народа и Франции, то по чистой случайности, сами себя не помня при этом от
изумления.
Вокруг негромко засмеялись, и другой голос, манерно глотая
окончания слов, подхватил:
– Каждый из них хочет как можно скорее разбогатеть, нажить
огромное состояние быстро и не работая.
– Ну, господин маркиз, – не без лукавства перебил женский
голос, – вы тоже нажили свое состояние быстро и не работая.
– Да, – под общий хохот согласился тот, кого назвали
маркизом, – можно сказать, это произошло в одночасье, когда мой отец свалился с
коня и сломал себе шею. Но могу поклясться перед богом: я не приложил к этому
ни малейших усилий, и руки мои чисты. Вдобавок я с рождения звался де Вильон. А
эти убийцы, эти паршивые демократы и прислужники черни совсем недавно были
буквально снедаемы страстью к аристократизму, тому самому, который сейчас ими
безжалостно истребляется. Даже изменяли свои фамилии: урод Дантон, вообразите,
подписывался д’Антон, а злодей Деробеспьер превратился в Максимилиана де
Робеспьера. Ничтожный выскочка в прошлом – Неподкупный
[122] убийца сейчас!
Вокруг зааплодировали, и Мария с усилием открыла глаза.
– Тише, господа! Нас просили говорить потише! – послышался
женский голос. – О, кажется, наша гостья очнулась.
