По отбытии курьера, который привез из Франции – от посла
Барятинского – требование к барону Корфу незамедлительно воротиться в Париж,
ибо его ждут там некие безотлагательные дела, Димитрий Васильевич остался
наедине с графинею и еще раз поблагодарил за счастье знакомства с ее
очаровательной племянницей.
– Вы даже не можете себе вообразить, графиня, сколь много
значит для меня невинность этой жемчужины! – с восторженной нежностью
проговорил он.
Без сомнения, барон был утомлен прошедшим днем и взволнован
предстоящей ночью, иначе он не был бы так безудержно откровенен с графиней.
– Мало кому ведомо, ваше сиятельство, – говорил барон,
выпивая для спокойствия рюмочку кларету и потчуя графиню, – что я уже был
женат…
– Вы?! – вскричала достопочтенная дама, пораженная до глубины
души не столько самим фактом, сколько тем, что она – она! – не имела об этом
доселе ни малейшего представления.
– Да, я, – подтвердил барон. – Брак мой свершился давно –
мне было тогда едва ли семнадцать. Полжизни тому назад! А длился он всего лишь
два месяца и не принес мне ничего, кроме несчастья, поэтому, надеюсь,
извинительно мне стараться не вспоминать о нем. Подчеркиваю – я был молод и
страстно влюблен в соседку нашу по имению… У меня не было никаких шансов
добиться расположения милейшей Оленьки, так как вокруг вились самые завидные
женихи. Я горевал… Чтобы излечиться, уехал к родственникам в Ригу, а воротясь
через месяц, нашел Оленьку совершенно ко мне переменившейся! Словно бы разлука
оказалась тем вихрем, который раздул искорку чувства в бушующий костер. Бывают
дураки на свете, и я в ту пору был из их числа! – заметил барон как бы в
скобках, и графиня, не понимавшая, куда он клонит, вежливо, но сочувственно
улыбнулась в ответ. – Ну, что долго тянуть с рассказом… я сделал предложение –
оно было радостно принято. Чванливые родители Оленьки лили над нами умиленные
слезы и не перечили, когда я заспешил со свадьбою. Минул едва месяц… нет,
недели две моего жениховства («Какое совпадение!» – мысленно усмехнулась
графиня), а я был уже обвенчан с любезною моею. Но, как ни был я в ту пору
прост и невинен, все же я кое-что знал об отношениях полов. Страшное подозрение
зародилось у меня в нашу брачную ночь; но Оленька была так мила и нежна со
мною, что я гнал его прочь от себя. Вы же знаете, как слепа любовь!
– Да, знаю, – машинально проговорила графиня; ее вдруг
начала бить дрожь.
– Прошел месяц блаженства нашего, – продолжал барон. – К
концу его я усомнился в любви ко мне жены. Чудилось, я ее раздражаю несносно!
Впрочем, она вообще была нервна: чуть что, падала в обморок, ее мутило от
запаха еды… Вскоре я узнал, что буду иметь счастье оказаться отцом.
Графиня поперхнулась и отставила свою рюмку.
– И вот однажды, – продолжал барон, сурово глядя в какую-то
книгу, словно читал там о своем печальном прошлом, – однажды жена моя
оступилась на лестнице, упала… у нее случился выкидыш, и она умерла от потери
крови.
– Какое несчастье! – чужим голосом воскликнула графиня.
– Горе мое было ужасно, однако усугубляло его то, что жена
моя выкинула трехмесячный плод, хотя со времени нашей свадьбы минул лишь месяц!
Все враз сделалось мне понятно. Я мечтал о любви, а меня
поймали, как дурака. Мною пользовались, как куклою без чувств и мыслей. Горше
всего было то, что я сознавал: ежели бы она призналась, ежели попросила бы у
меня помощи!.. Я счастлив был бы спасти ее от позора, ибо любил ее без памяти.
Но… но случилось то, что случилось. И это совершенно изменило меня самого и
жизнь мою. Я более не мог удовлетворяться участью богатого недоросля, каким был
прежде. Я начал учиться, поступил в армию, затем в дипломатическую службу.
Судьба с тех пор была ко мне благосклонна, женщины не обходили меня своим
вниманием, да и я не обижал их отсутствием внимания своего, что скрывать! Но
еще тогда, в тот день, когда я узнал о тайне жены моей, я поклялся себе: если
решусь жениться – о, в ту пору сие казалось несбыточным! – то женою моею станет
юная, неиспорченная, невинная девица. Лишь увидев Марию, я понял – судьба и
впрямь благоприятствует мне! Замкнулся круг моих исканий… Что с вами, графиня?!
– Димитрий Васильевич испуганно вскочил.
– Ни-че-го… – Графиня отвернула от него побелевшее лицо. И
тотчас ее бросило в жар, да так, что она начала задыхаться. Надо было уйти во
что бы то ни стало! В последние минуты ей чудилось, будто барон каждым словом
своим вгоняет ей раскаленные иглы под кожу. Еще мгновение – и ее хватит удар! –
Я немного устала. Простите, но…
– О, это вы простите меня! – Барон поцеловал похолодевшую
руку Евлалии. – Сам не знаю, что за болтословие на меня нашло. Покойной ночи,
дорогая тетушка. Не откажите в любезности сказать Марии Валерьяновне, что я
буду у ней самое большее через полчаса. Ванна моя уже простыла, вероятно; ну
что ж, тем скорее я ее завершу!
Он вышел, оставив графиню в состоянии, близком к
умопомешательству, но все ж у нее еще достало сил добраться до комнат, где ее
ожидали Елизавета с дочерью, достало сил произнести: «Мы погибли… позор…»
Какое-то время в будуаре царила гробовая тишина. Елизавета и
Маша смотрели друг на друга испуганными глазами, графиня с закрытыми глазами
полулежала в креслах, бормоча себе под нос одно только слово:
– Позор… позор…
В конце концов Елизавета, которой нестерпимо сделалось
видеть в глазах дочери это затравленное выражение, не выдержала:
– Полно вам, тетушка! Что вы, право, заладили: позор да
позор! Думать надо, чем делу помочь, а не твердить одно и то же!
Тетушка Евлалия Никандровна от изумления примолкла вдруг,
подумав, что доходившие до нее слухи о нелегкой жизни племянника Валерьяна с
этой особою, пожалуй, были верны.
Быстрый, не выносящий никакой безвыходности ум Елизаветы
вмиг осмыслил ситуацию и выдал ответ.
– Мы должны во всем немедля признаться барону! – проговорила
Елизавета, глубоко вздохнув, словно в ледяную воду бросалась, – и невольно
улыбнулась, увидав, каким облегчением осветилось Машенькино лицо.
– Благослови вас бог, матушка! – вскричала она пылко. – Я бы
только этого и хотела. Димитрий Васильевич такой добрый, ласковый – грех, ну
грех же его обманывать! И он простит меня, я знаю, я это чувствую!
– Да вы никак спятили обе?! – взвилась Евлалия Никандровна;
от возмущения такой глупостью ее слабость как рукой сняло. – Точно, спятили!
Где вы раньше были, такие честные? Раньше, раньше признаваться надо было! А
теперь, после всего, что он мне поведал… теперь как? Как теперь признаться,
скажите-ка?!
