Впрочем, печалиться Маша начала не сразу. Сначала она с
замиранием сердца ждала гневных криков Димитрия Васильевича и жалобных
оправданий разоблаченной Николь. Однако из спальни не доносилось ни звука…
царила полная тишина, и Машина тревога переросла в страх. А что, если барон
просто убил обманщицу на месте, задушил ее, к примеру, подушкою, и теперь сидит
там один, не зная, что делать?! Понимая всю бредовость таких домыслов, Маша
все-таки не удержалась – любопытство оказалось сильнее страха, сильнее
осторожности! – и на цыпочках прокралась к двери.
Нет, тишина. Она приложила ухо к едва различимой щелочке,
пытаясь унять бешено колотящееся сердце, и минуло какое-то время, прежде чем
она с трудом расслышала слабый, ритмичный скрип. Несколько мгновений
недоумевающе вслушивалась в него, пытаясь понять, что это такое, как вдруг
догадка обожгла ее с такой внезапностью, что Маше почудилось, будто ее ударили
наотмашь по щеке. Это скрипела кровать. Скрипела кровать! Итак, подмена
свершилась, и суровый барон Корф наконец-то сделался обладателем того, чего так
желал: невинности девушки, которая разделила с ним постель в его первую брачную
ночь.
Обман удался! Ее честь спасена!
Маша, не чуя ног, отбежала от двери под образа и собрала
пальцы щепотью, чтобы совершить крестное знамение, но рука бессильно упала.
Сердце так заныло, что Маша, охнув, схватилась за грудь.
Тоска, ох, боже мой, какая тоска одолела вдруг! Но почему?.. Она не знала. Не
знала также, въявь ли слышит этот постыдный скрип или он уже просто чудится.
Душа болела, болела, и, сломленная этой болью, она забилась в уголок под
образа, села прямо на пол, подтянув колени к подбородку, уткнулась в них и
глухо застонала, не в силах даже плакать и не понимая, почему ей так больно.
Слезы полились позднее. Внизу, в столовой, часы отбили час,
потом два и три, а Маша все еще оставалась в будуаре. Этим часам вторили
другие, в гостиной, но они отставали, били чуть позднее, и Маша принуждена была
дважды выслушивать отсчет каждого часа, отчего ей и казалось, что сидит она
здесь не три часа, а по меньшей мере шесть; в голове же безостановочно
крутилась история влюбленных Тристана и Изольды, которые не устояли пред своей
любовью, а поскольку Изольда была невестою короля Марка, то заменить ее на
супружеском ложе в первую ночь пришлось служанке Бранжьене, которая, подобно
Николь, ухитрилась сберечь свою девственность. Король Марк оказался весьма
доверчив, и обман удался… как тот, что свершился нынче в спальне барона. И еще
вспомнила Маша, как Изольда, боясь разоблачения, послала Бранжьену на смерть, а
потом пожалела и оставила в живых. Она вообразила себя Изольдою, перед которой
слуги просят не убивать верную Николь, и словно бы услышала свой ледяной голос:
«Нет, никакой пощады! Убейте ее скорее!» Да, в эту ночь Маша могла бы убить
Николь собственными руками!
Несколько раз она приближалась к двери, но остерегалась
вслушиваться, чтобы вновь не услыхать все тот же ужасный звук. Хотела молиться,
но не было ни в мыслях, ни в сердце никакого желания, кроме одного: чтобы эта
пытка закончилась как можно скорее, чтобы она могла воротиться, и лечь рядом с
мужем, и встретить утро вместе с ним. Почему-то казалось, что утро все изменит
к лучшему, все поставит на свои места!
Но время шло, и Маше, окоченевшей в одной рубашке, отупевшей
от беспокойства, стало казаться, что ночь никогда не изойдет, Бранжьена-Николь
никогда не воротится, и она даже не поверила своим ушам, своим глазам, когда
дверь спальни тихонько приотворилась и белая фигура неслышно скользнула в
комнату, шепча:
– Ваше сиятельство! Вы здесь?
– Да, – хрипло проговорила Маша, с трудом поднимаясь –
затекло все тело. – Долгонько же… – Она не договорила, почувствовав, что сейчас
зарыдает в голос, набросится на Николь, закричит, изобьет ее!..
– Ну, скажу я вам! – возбужденно хихикнула Николь и зажала
рот ладошкою – ее разбирал смех. Глаза ее сияли в темноте, коса была распущена,
волосы все сбились. – Пробудешь тут долгонько, коли он четырежды… – Она
захлебнулась блаженным вздохом. – Mon Dieu, quel homme! Quel mвle!.. Oh,
pardon, madame! [34] – спохватилась Николь. – Он сейчас спит. Идите же скорее!
Ручаюсь, он ничего не заподозрил. Я опасалась, что его смутит мой голос, однако
у нас не было ни минуты, свободной для беседы.
Ну, это уже было невозможно вытерпеть! Со стоном, более
напоминавшим рычание, Маша подалась к Николь, да тут же и замерла, схватившись
за горло: такой подкатил позыв тошноты, что все силы ее сейчас ушли на то,
чтобы осилить этот приступ. В глазах потемнело, а когда Маша вновь обрела
способность видеть, полуголая Николь уже исчезла невесть куда.
Ноги сделались от слабости как ватные; еле переводя дыхание,
Маша добрела до постели и легла рядом с ровно дышавшим мужем… их с Николь общим
мужем! Подумала: если слова «носить рога» можно отнести к женщине, то она нынче
ночью сама себе рога наставила, и когда б история ее глупости сделалась
достоянием гласности, все, ее слышавшие, хохотали бы до упаду! Не до смеху лишь
ей, лежавшей на измятых, влажных простынях.
Маша плакала долго, пока слезы вконец не обессилили ее и она
незаметно для себя не забылась сном.
* * *
Проснулась она как от толчка – и первое же воспоминание о
случившемся вызвало к жизни ту же сердечную боль, которая затихла было во сне.
Верно, уже давно рассвело: бледный свет пасмурного
сентябрьского утра сочился сквозь щель меж тяжелых портьер.
Маша украдкой повернула голову – Димитрий Васильевич лежал
рядом тихо, неподвижно. Длинные светлые ресницы его были сомкнуты, – казалось,
он крепко спал. Маша немного приободрилась: у нее было несколько минут на
обдумывание того, как вести себя. Вчера вечером (чудилось, год мучений миновал
с тех пор!) матушка с тетушкой, от беспокойства утративши стыд, наставляли ее,
будто две опытные сводни, советуя, едва пробудившись, тотчас же к мужу
прильнуть и соблазнить его своею ласкою, дабы забыл он свои ночные впечатления
и помнил только утренние. Конечно, Маша понимала, что совет сей весьма разумен,
но никак не могла заставить себя последовать ему. Барон пал нынче ночью жертвою
ее же интриги, однако она почему-то сердилась на него, как на
изменника-прелюбодея.
Да, забавные шуточки шутит с нею нечистая совесть! Маша
собралась с духом и, повернувшись, положила ладонь на юношески гладкую грудь
мужа, видную в прорези рубахи. Она успела почувствовать трепет его сердца, вмиг
передавшийся ее сердцу и заставивший его забиться быстрее, еще быстрее… Но тут
Димитрий Васильевич открыл глаза, и Маша вздрогнула: они были ясные, не
замутненные сном – и холодные, такие холодные!
