Ах, как хочется спать!.. Надо, надо поспать, набраться сил,
коли делать больше нечего. Нет, она еще не обследовала комнату. А вдруг
сыскалась бы малая щелочка сбежать или хоть какое-то оружие? Но подняться не
было сил. «Я посплю только одну минуточку! – извинилась она перед собою
мысленно, улыбаясь от счастья, что сейчас уснет. – А потом все посмотрю. А еще
здесь такие тяжелые стулья, что можно притаиться у двери и, когда кто-то
придет, ударить по голове, а потом…»
Маша уснула.
Глава 12
Charme maudit
[50]Она пробудилась оттого, что болело горло: першило, жгло.
Откашлялась раз, другой – и уже не могла остановиться, так и зашлась сухим,
мелким кхеканьем.
Сон еще не совсем ее оставил, однако же Маша поняла, что
терзает ее какой-то острый запах – и почти тотчас почувствовала онемение в
ногах и сильнейшее сердцебиение.
«Я угорела!» – мелькнула мысль. С трудом подняв голову, Маша
глянула в камин, однако зловещих синих огоньков, рождающих смертельный угар, не
увидела: пламень был по-прежнему ровный, разве что удивительно желтый,
прозрачный, будто кипящий мед.
Вдруг голова так закружилась, что Маша вцепилась в ковер,
пытаясь удержаться: почудилось, что она летит, летит куда-то с невероятной
скоростью!
В голове помутилось, пот обильно оросил чело. И этот запах –
он становился все резче, он перехватывал горло и заставлял сердце трепыхаться в
приступах боли. Все дело, конечно, было в запахе! Маша вдруг осознала, что
задыхается, что еще вдох – и она погрузится в сон, из которого уже не будет
возврата к яви.
«Окно… открыть окно!»
Уже почти сверхъестественным усилием она приподнялась – и
вдруг почувствовала такую легкость во всем теле, что могла бы, кажется, воспарить
над полом. Кашель враз унялся, но сердце колотилось бешено и кружилась голова.
Пытаясь сообразить, в какой стороне в этой беспрерывно крутящейся комнате
находится окно, Маша огляделась. Взгляд ее снова упал на камин… и она замерла,
не в силах оторвать глаз от огня.
Пламень, минуту назад сияющий, светлый, вдруг почернел и
съежился. Обугленные поленья торчали из этой черноты, словно коряжины из
болота. На них даже проглядывала белая плесень болотных мхов. И зеленая ряска
кое-где затягивала черные провалы чарусы… Долгоногий водомер невесомо скользил
по опасной глади; да юркая змейка вилась вокруг едва заметной черной кочки,
пытаясь вползти на нее, но то и дело оскальзываясь в воду. Однако тотчас Маша
заметила, что кочка растет, приподнимается! Змейка легко вползла на нее и
свилась в клубок, холодно проблеснув своим тугим, гладким, черно-зеленым телом.
Лунная, леденящая душу ночь властвовала над болотом, однако
в сиянии бледного светила Маша отчетливо видела каждое шевеленье воды, каждую
травинку и моховинку, а потому она смогла различить, как со всех концов болота
змеи и лягушки ринулись к поднимающейся из воды кочке.
Кочка поднималась медленно, так медленно, что многочисленным
гадам на ней уже не было места: они кусали друг друга, сражаясь за место,
падали в воду, однако ни их шипенья, ни плеска воды, ни чавканья болотных
пузырей Маша не слышала. Она могла только видеть, как кочка, похожая на
облепленную травой голову, вздымается из воды… и вдруг, взметнув веер бесшумных
черных брызг, из болота вырвалась рука и как бы с досадою сорвала с лица
копошащихся змей, и открылись глаза, горящие зеленым, дьявольским огнем.
– Гри-го!.. – Маша захлебнулась криком и беспомощно
схватилась за горло.
Повитая змеями голова Григория уже вынырнула из воды; вот
показались шея и плечи, на которые вползали новые и новые змеи, сталкивая
лягушек, которые тяжело, но беззвучно шлепались в воду. Серое облачко болотной
мошкары вилось над головою Григория, словно адское сияние. Он вставал из болота
во весь рост. Наконец медленно, бесшумно, не касаясь ногами воды, двинулся к
Маше.
– Господи! Господи! Господи!
Она трижды перекрестилась, но напрасно: видение даже не
поколебалось. Григорий приближался, и змеи сыпались с него, расползались по
углам комнаты, заползали под ковры и стулья… Болото выливалось из камина и
затопляло все вокруг!
Маша кинулась к двери и заколотила в нее с такой силой, что
тяжелая, дубовая, окованная железом створка заходила ходуном.
– Откройте! Выпустите! – Крик ее сорвался на хрип, и она
снова затрясла дверь, боясь оглянуться, ибо Григорий вот-вот должен был
настигнуть ее.
За дверью раздался грубый голос, но Маша не могла понять,
что он говорит. Прошло несколько мгновений, прежде чем до нее дошло, что
говорят по-французски:
– Напишешь, что надо?
Маша оглянулась. Григорий был уже совсем близко. Зеленый
огонь, лившийся из его глаз, чудилось, леденил ей плечи. Он сгреб с головы
свившихся в комок змей и швырнул в Машу, да не попал.
Маша завизжала невозможным, пронзительным визгом – и дверь
наконец распахнулась. Огромная фигура Жако выросла на пороге, и Маша вцепилась
в него, как в самого родного человека. Да, это чудовище было человеком из плоти
и крови, а не ожившим мертвецом, и сейчас Маша готова была на все, чтобы
остаться с ним, а не возвращаться в комнату, превратившуюся в гибельное болото.
– Бежим! – крикнула она, однако Жако держал ее, не давая
проскользнуть в коридор.
– Напишешь? – прорычал он. – Не то брошу обратно и дверь
запру!
– Да, да! – не помня себя, выкрикнула Маша, отчаянно пытаясь
своротить Жако с дороги, но сдвинуть эту глыбу ей было не под силу.
– Клянись своим богом, что напишешь! Клянись! – встряхнул ее
Жако, и Маша сообразив, наконец, что от нее требуется, поспешно закивала.
Да, она напишет все, что от нее требуют, только бы не
возвращаться к болоту, где будет вечно подстерегать ее Григорий… а он не
отстает!
