– Я вам… вы… – проговорила она прерывающимся голосом, но
тотчас умолкла, потому что он отстранился, запрокинув голову, и она увидела
напрягшуюся, смуглую, по-юношески тонкую шею. По горлу его прокатился комок,
жилка забилась у изгиба плеча, и Маше вдруг до смерти захотелось коснуться ее.
Это тоже, наверное, было нехорошо, но она не смогла отказать себе в таком
невинном удовольствии и коснулась шеи Вайяна, только не руками – ведь она
должна была крепко за него держаться, чтобы не упасть, – а губами. Коснулась
слегка, еще раз… и вдруг безотчетно, беспамятно впилась в его горло жадным
поцелуем.
Вайян вскрикнул не то мучительно, не то восторженно и так
толкнул Машу, что она с размаху упала на кровать. Он навалился сверху, покрывая
ее лицо поцелуями, смеясь, бранясь, шепча ласковые невнятные слова, и она с
охотой, самозабвенно отвечала ему – и словами, и губами, и руками, которые
срывали с Вайяна одежду с тем же неистовством, с каким он раздевал ее; и вскоре
она ощутила его обнаженное тело. Дрожь охватила ее, но тут Вайян прильнул к ней
так плотно, так близко, что ближе и нельзя было. Он чуть приподнялся – и Маша,
чтобы не отрываться от него, от его горячего тела, приподнялась вместе с ним…
опустилась… и тела их забились единым ритмом. Что-то было невыразимо
трогательное и враз смешное для нее в этом их слитном самозабвенном движении, –
точно в игре двух веселых зверушек; и улыбка не сходила с Машиных уст – лишь
изредка прерывалась хрипловатым горловым смешком, и Вайян отвечал на ее смех
поцелуями, и глаза его излучали счастье, пока взор не затуманился…
* * *
И снова она проснулась от холода, но не вскочила, не
заметалась, а какое-то время лежала недвижимо, пытаясь сообразить, где она и
что с ней. Что-то тяжелое лежало на груди. Маша скосила глаза и увидела смуглую
обнаженную руку, сонно, расслабленно накрывшую чашу ее левой груди.
Да, Вайян! Маша улыбнулась и мысленно укорила себя, но тут
же едва подавила смех: никаких угрызений совести, вообще ничего, кроме
блаженства, она не испытывала, зачем себе-то лгать?
Она осторожно сняла с себя руку Вайяна и, приподнявшись на
локте, в свете еще не погасшего камина долго, с пугливым любопытством
девственницы, впервые узревшей нагого мужчину, разглядывала его худощавое,
стройное тело, недоумевая, как оно, такое сонное, такое расслабленное и обыкновенное,
могло нынче ночью быть таким твердым, непобедимо-сильным и доставить Маше
столько удовольствия.
Из обрывков разговора в девичьей (отсюда шло почти все
Машино эротическое образование) она знала, что мужская любовь иной раз имеет
над женщиной огромную власть, и та, которая нашла своего мужчину – а женщине
вершин блаженства, как известно, достигнуть несравненно труднее, чем мужчине, –
держится за него в буквальном смысле руками и ногами, всецело попадая под его
власть.
Она задумчиво покачала головой. Конечно, все было
восхитительно и сладостно, но ведь их с Вайяном, кроме совместного телесного
восторга, ничего не связывает! Сейчас, трезвым взором, она видела его насквозь.
Горячий паренек – да и подружка ему попалась не холодная! Трагический опыт с
Григорием и печальный – с Корфом, к счастью ли, к сожалению, ненадолго остудили
ее жар, так что случилось то, что и должно было случиться между двумя пылкими
молодыми людьми. Да и доброе вино повлияло на их темперамент, а теперь пришло
время похмелья. У Вайяна Маша не первая (почему-то она не сомневалась, что он
взял-таки тот заветный золотой из «корзиночки» богатой вдовы и честно его
отработал!) и не последняя; да и он у нее – Маша с холодноватым цинизмом
глянула в будущее, – пожалуй, тоже. Вайян странным образом освободил ее, словно
бы ослабил узы, наложенные в ее душе на распутство, дал понять: если мужчина
приносит женщине горе, то его можно использовать и для удовольствия, ну а
любовь… ну что любовь?.. Маша отмахнулась и от ее светлого призрака, а заодно –
и от забавных мыслей своих.
Не до того сейчас! Надо решать, как быть дальше. Разумеется,
нет ни малой надежды, что Вайян, пробудившись, исполнится рыцарских чувств и,
взяв Машу за руку, выведет ее из замка, отпустит на свободу. Ох, едва-а ли!
Надо спасаться самой – и может ли выпасть случай лучше, чем сейчас, когда
истомленный страстью Вайян еще спит и оглушенный, одурманенный Жако валяется
где-то у камина!
Маша соскользнула с постели и на цыпочках подбежала к окну,
завешенному тяжелой шторой. Чуть сдвинула ее – и обмерла перед зрелищем мира,
состоящего из ночи, звезд и звуков: где-то в горах перекатывала камни река,
шумел ветер в вершинах деревьев, сонно трещала одинокая цикада… Дождь прошел:
было тепло-тепло! Но самое главное, самое главное: внизу, совсем близко под
окном – если прыгнуть, даже не ушибешься! – Маша увидела еще влажную,
непросохшую брусчатку двора.
Можно бежать!
Она вскочила было на подоконник, да с досадою вспомнила, что
совсем голая, и еле удержалась от смеха: хороша б она была, окажись в таком
виде внизу, под окошком! Пожалуй, пришлось бы кричать, будить Вайяна и просить
сбросить ей какую-нибудь одежонку или же бежать как есть, прикрывшись лишь
распущенной косою, подобно какой-нибудь ундине!
[54]
Бросив последний, снисходительный взгляд на спящего Вайяна,
Маша подобрала с полу свои разбросанные одежки, кое-как оделась… а потом,
повинуясь неодолимому желанию созорничать, свернула в тючок одежду Вайяна и,
зажав ее под мышкой, бесшумно выскочила из окна.
Брусчатка двора оказалась изрядно ниже, чем сверху виделось
Маше, однако она все же приземлилась удачно – на корточки. Только больно ушибла
босые пятки. Увидела поодаль каменную кладку колодезя, подбежала туда – и
разжала руки над темной бездной, с удовольствием услышав слабый плеск, когда
тючок с одеждою Вайяна упал в воду.
Отбежав в тень изгороди, чтоб ее нельзя было увидеть из окна
в сиянии луны, она огляделась, пытаясь определить, куда теперь держать путь.
Она уже давно слышала краем уха какие-то вздохи и позвякивания, напоминавшие
звуки, которые обычно доносятся из конюшни, и, дождавшись, пока глаза вполне
освоились с темнотой, прокралась в ту сторону, но через несколько шагов
замерла, недоверчиво уставясь перед собой.
Там была не конюшня. Там стоял ее дормез, все так же
запряженный четверкою любавинских лошадей!
Маша с трудом сдержала счастливое всхлипывание. Ее карета!
Ее! Как бы часть дома! Вещей, привязанных к задку, конечно, и след простыл, да
и господь с ними со всеми. Нырнула в карету, дрожащими руками нашарила задвижку
тайника, открыла – и снова перекрестилась, узрев нетронутым заветный груз
Егорушки.
